Было и еще одно обстоятельство: я по-прежнему готовил для команды, потчевал их байками и лечил время от времени. Это вылилось в преданность.
Я становился сильнее, а капитан ослабевал. Он все чаще оступался и запинался. Я знал, что близок час, когда «Линда-Мария» перейдет в мои руки. С тех пор как капитан заявил, что мы направляемся в Лондон, его бессонница отступила. Он выбрал время, чтобы убить меня. Мы оба принялись ждать.
Черный Джон, собрав всю свою злость, пообещал мне и «моему щенку» «знатное развлечение»; Бонсу велел подыскать трактир, а Биллу — притащить дам, не уточняя, живых или бездыханных.
Тем же вечером я сказал Эдварду, что он дольше проживет, если доверится кинжалу, нежели Черному Джону или еще кому-то из его своры. Его ответ меня удивил. Он сказал, что доверяет мне, и постучал по Библии. Ближе к ночи команда разошлась по койкам, а мы снова сели разбирать шифры, как много раз до того. Сколько воды утекло с тех пор… Тогда бы и я ему доверился, если бы умел.
Следующим утром, едва спустили шлюпку на воду, капитан послал Пью за своим снадобьем — желтокорнем да имбирем.
Ром вот лекарство от любой хвори, — заявил Бонс, усаживаясь на банку, к вящему ужасу последней.
Пью бросил нам капитанские снадобья. Билл сидел, по обыкновению, молча, безучастный, как доска, глядя снизу вверх на корабль и на свое место у гакаборта, словно прощался с чем-то дорогим. Капитан неспроста взял его с собой: Билл воплощал чистую злобу. Морской пес решил свести разом все счеты, пока мы будем на берегу. Ему нужно было вернуть себе спокойный сон.
Капитан проглотил свои корешки и запил водой из фляги.
— Хорошее пищеварение, — произнес он, — пожалуй, важнее всего в этом мире.
Бонс пригладил волосы, а те тут же встали торчком.
— Весла за борт, — приказал Черный Джон Эдварду.
Мы гребли до тех пор, пока не поймали ветер. Тогда капитан взялся за румпель, я стал следить за парусом, Билл — глазеть на море, Бонс — тянуть ром, а Эдвард — верить в меня. Таким порядком мы и приплыли в бухту, где и оставили шлюпку.
Бонса отправили раздобыть лошадей, Билл поплелся за ним. Пока они отсутствовали, капитан милостиво поведал нам о своих кровавых деяниях. Мне даже стало жаль убивать старика после того, что я услышал. Да, Черный Джон умел порассказать о грабежах и убийствах — так некоторые говорят о луне и девичьей красоте. У этого прохвоста трюмная вода текла вместо крови, а в душе витал морской туман. Негодяй из негодяев — вот кем он был. А мне очень хотелось стать капитаном. Вдобавок я его ненавидел.
Билл вернулся со словами «Коней нет». Весьма красноречиво, сказал бы я. Бонс горестно добавил, что трактиров поблизости тоже не встретилось. Поэтому мы пошли куда глаза глядят, пока не набрели на ферму. Билл взял лошадей, и мы поскакали в город, где и поселились в трактире под вывеской «У старухи Мэри», что в конце улицы — через дорогу и за угол — от твоего драгоценного парламента.
Старуха Мэри, беззубая карга, усадила нас за стол. Она подала баранину, пирог и эль, много эля. Мы набили животы, так что чуть не лопались. Я бы умер прямо там, не сходя с места — не за Англию, не за короля, а за мясной пирог.
Затем хозяйка проводила нас в комнаты, а Бонс схватил бутылку ржаного виски и устроился прямо за прилавком. Мы сразу же отправились спать. Я так давно не был на суше, что с непривычки еле уснул на соломенном тюфяке, однако утром поднялся раньше всех. Потом встали Эдвард и капитан. Мы с Эдвардом сошли по лестнице полностью одетыми — нарочно проснулись пораньше, чтобы обсудить Библию, которую Эдвард прятал за пазухой. Черный Джон спустился в ночном халате, колпаке и шлепанцах. Последним появился Билл — в чем мать родила. Капитан заманил его в комнату, словно ручного зверя, и уговорил одеться. Во время подъема его самого посетила мысль сменить костюм.
Бонса мы нашли там, где оставили. Он храпел за прилавком в окружении пустых бутылок, которые выстроились вокруг него кольцом языческих истуканов.
Старуха Мэри, редкое страшилище, прошествовала вниз по лестнице.
— Ну и глотка, — произнесла она, глядя на Бонса. Капитан отсыпал ей пригоршню гиней, которую та мигом припрятала. — Погодите-ка, — спохватилась она и засеменила обратно, подбирая юбки. — Я переоденусь. Когда принимаешь господ, у которых водятся гинеи, нужно выглядеть прилично.
Мы все еще ждали, когда Билл соизволит к нам присоединиться. Он как раз вышел из комнаты, когда старуха Мэри поднималась по лестнице. На площадке они разминулись, и трактирщица, предвидя щедрый куш, пожелала Биллу доброго утра. Билл ответил в свойственной ему манере — рыком. Старуха вздрогнула и отскочила к стене, а Билл протопал мимо нее. Она метнулась к себе в комнату, но перед тем, как скрыться в дверях, оглянулась — видно, убедиться, что Билл не завяз башмаками в ступеньках.
Билл потоптался по комнате, ловя носом ветер с моря и мотая башкой взад-вперед. Капитан, бьюсь об заклад, нарочно вытащил его на берег и раздразнил, как кабана, чтобы тот окончательно рассвирепел. Билл раззявил рот и издал утробный вой. Возможно, он просто хотел зевнуть — должно быть, не выспался в новой клетке.
Старуха Мэри выглянула из-за перил и спросила, не случилось ли чего. Капитан заверил ее, что это Бонс стонет с похмелья.
— От портвейна он всегда тихий, как овечка, а от виски — буйный. Отныне только портвейн, если что осталось, мэм.
Эдвард склонился над Бонсом.
— Виски точно не осталось, — заметил он.
— Ну и ну, — протянул капитан. — Глядите-ка, заговорил.
Эдвард оглянулся на меня.
— Ему больше незачем тебя озвучивать, — сказал Черный Джон Эдварду. — Ты такой же пират, как и все. Можешь думать своим умом. Не оглядывайся на Сильвера; говори, что хотел сказать. Выкладывай, что у тебя на уме.
— Шляпа с пером, — произнес Эдвард и на этом замолчал. Ответил он честно — все благородное воспитание, будь оно неладно.
Капитан странно покосился на него, а затем на меня, словно я его создал. Мы с Эдвардом и впрямь шутки ради изображали бродячего кукольника с марионеткой — я привязывал к его рукам веревки и дергал за них, а Эдвард приплясывал и в нужных местах открывал рот. Моим голосом он пересказывал целые эпопеи. Когда же на следующий день его просили повторить хотя бы часть, он утверждал, будто ничего не помнит.
Черный Джон, видно, решил, что Эдвард будет ему в ноги кланяться за шанс побывать в Лондоне. Эдвард был и впрямь рад, но не мог этого выразить. Слова всегда ему туго давались. Он обычно молчал, кроме тех минут, когда был со мной. Да и тогда мы говорили большей частью о шифрах.
