Гепатит Б, болезнь Боткина, желтуха. В Афгане для сороковой армии эта болезнь была страшнее, чем все душманские пулеметы. Не знаю, как в других частях, а у нас до восьмидесяти процентов личного состава желтухой переболело. Пытались инфекционисты с ней бороться, прививки солдатам и офицерам делали и всякой дрянью пичкали, хлоркой все отхожие места засыпали – бесполезно. Не болезнь, а просто живая иллюстрация к поэме Данте про все круги ада. Ну Данте не Данте, насколько я знаю, он про желтуху ничего не написал, но зато в солдатском фольклоре сороковой армии эта болезнь одно из самых главных мест занимала. Вот и сейчас прохожу мимо палатки инфекционного карантина и слышу:
Не попьешь теперь ни пива и ни водки,Не пожрешь теперь ни сала, ни селедки,На лекарства будешь ты всю жизнь трудиться,Гепатитчики, не это ли вам снится?
Фальшиво вполголоса напевает сидящий на ящике у старой продранной палатки молоденький, истощенный, наголо бритый солдатик. Белки глаз у него желтоватые, сам весь бледненький, но странно-веселый.
– Ты к нам? – увидев меня, солдатик прекратил петь и приветливо заулыбался.
– Да так, брожу от скуки, – неопределенно я отвечаю, собираюсь повернуться и уйти.
– Деньги принес? – встав с деревянного ящика, спрашивает желтушник.
– А я разве тебе должен? – чуток удивился я и остановился, рассматривая тщедушного больного воина. Этого бойца я в первый раз видел.
– Десять чеков, и ты дома, – поощряющее засмеялся желтушник и, видя мое недоумение, громче, злее и увереннее повторил: – Деньги гони, я зря ссать не буду.
Ах, вот оно в чем дело! Дошло наконец. Членовредительство. Так это называется. В себя стрелять – это опасно, могут засечь и срок впаять, да и больно. Поэтому самострелов у нас мало было. А вот так… Самый верный способ откосить от службы и заболеть гепатитом – это выпить мочи больного. В то время гепатит Б лечили в военных госпиталях в Союзе. Срок лечения составлял сорок дней. По излечении больному предоставлялся краткосрочный отпуск домой[38].
Были и среди нас такие, кто добровольно уринотерапией занимался, были, чего уж там. Глотнул желтушную мочу – и пошла ты на хер, служба, а я теперь больной. Такой, значит, был довольно распространенный способ сачкануть от армии.
– Тащи стакан, – доставая из внутреннего кармана деньги и опасливо озираясь, попросил я.
– О! Молодец, – оживился больной солдатик, пообещал: – Я быстренько.
Через пару минут возвращается, тащит помятый алюминиевый котелок, наполовину наполненный мочой коричневого цвета, и, протягивая емкость, подмигивая, советует:
– Ты глаза закрой и махом, как водку, пей.
Прямо по ладони, в которой у него котелок был, я с левой руки двинул. Плеснула ему в лицо моча. Он и ахнуть не успел, как я здоровой ногой ему в промежность добавил, а когда он загнулся, то ласково пожелал:
– Ну, передавай привет родине! Паскуда!
– Ты… – разгибаясь, захрипел желтушник и не закончил фразу, скрючившись, ушел к себе в палатку. Это ему повезло еще, был бы я поздоровее, так я бы его эту мочу выпить заставил.
Вот только не надо думать, что все желтушники были «шлангами», отнюдь. Большинство заболевало от бытовых условий, в которых мы жили. И потом, желтуха – это ведь на всю жизнь последствия. Навечно пораженная печень, слабенький иммунитет, пожизненная диета и вынужденная трезвость. Не так-то и много находилось желающих добровольно это «удовольствие» испытать. Большая часть желтушников, отлежав в госпиталях и съездив в отпуск домой, возвращалась в подразделения. Им положен легкий труд и диета. Правда, смешно? В армии, в Афгане легкий труд и диета. Выполняли те же работы и таскали те же тяжести бывшие желтушники, ну а кормились все из одного котла. Не только своей и чужой кровушкой мы землю Афгана полили, коричневой от гепатита Б мочи как бы не побольше пролито было. Пока молодые были, то еще ничего. Пили водочку, соленым да жирным закусывали, тяжести без всяких скидок таскали. И только через годы уже загибаться стали. Таких инвалидов в сводках военных не учитывают, потерями их не считают, а ведь они тоже жертвы этой войны.
Две недели я был на излечении, на одной пайке. Не то что недоедал – голодал. Нас в медицинской палатке семеро было, легко раненные и просто больные. Лечить – лечили, а вот кормить… не было жратвы, одну бурду давали, да и той мало. Нашу роту опять черти по горам отправили мотаться, поддержать некому было. Вот тут-то я окончательно постиг, что такое настоящая служба и настоящий десантник.
Чем настоящий солдат отличается от плакатного? А тем, что не сдается он, выживет в любых условиях, и плевать ему на уставы и прочую военную дребедень.
Только рука у меня двигаться стала, но еще завязанной в бинты была, как стал я мыслить с товарищами думу трудную, думу горькую, как еды добыть. Худой, как узник Освенцима, грязный, вшивый, ослабленный, больной – вот таким я стал. Остальные больные и раненые не лучше. Решились мы не умирать голодной смертушкой, а пойти на дело страшное, опасное, требующее настоящей военной доблести. А именно ею издревле и отличались десантники, и этому их упорно и настойчиво учат отцы-командиры и старшие товарищи, а доблести эти: отвага, решительность, смекалка и холодное презрение к возможной каре советского закона.
В двадцати метрах от ПМП располагался бункер, а в нем продовольственный склад бригады. И не просто располагался, а охранялся бдительным караулом, и днем, и ночью часовой «все ходит по цепи кругом». На ночь заместитель командира бригады по тылу закрывал склад семью замками и опечатывал его личной печатью. Вот как самое ценное имущество охраняли.
Силенок часового без крови снять не было, да и не будешь по своему же товарищу бить, а чтобы ликвидировать часового – об этом даже с голодухи не думали. Что делать? На этот вечный вопрос многие российские интеллигенты до сих пор ответить не могут, а уж бумаги-то извели, а книжек-то написали уйму. Самые известные так и называются: «Что делать?» и «Преступление и наказание». В ту пору интеллигентом я не был, и потому ответ на сакраментальный вопрос: «Тварь я дрожащая иль право имею?» – нашел быстро: «Права не имею, но жрать хочу, а посему…» Подошел к разводящему, что вел на посты дежурную смену, он тоже из Гайджунайской учебки был, одного со мной призыва, и быстро с ним договорился, он с часовым перемолвился. И готово дело.
Ночью семеро увечных, трогательно помогая друг другу, разобрали крышу бункера и два часа в меру сил тягали со склада продовольствие, затем крышу аккуратно закрыли, печати, замки все осталось в целости. А часовой, пока мы, действуя преступной группой, расхищали военное добро, бдел, чтобы нас случайно не застукали, или, если использовать не военный, а уголовный жаргон, стоял на стреме.
Утром майор, наш главный бригадный снабженец и кормилец, крику поднял до небес: «Обворовали!» В караульном помещении, с участием дежурного по части и с разрешения комбрига, провели обыск. Нет ничего, ничего не знаем, печати и замки – все целое.
– Да как вы вообще? Товарищ майор! Такое про нас могли подумать? – возмущаются солдаты и офицер, начальник караула.
Обыскали помещение роты, с которой наряжался караул, нет ничего. Все ямы, все укромные места обшарили, ничего не нашли.
Палатки ПМП с больными и увечными обыскивать и не подумали. Не могли, значит, и представить себе, что убогие такое дело могут провернуть.
Испарилось все. Комбриг уже на майора косо смотрит:
– А может, майор, это твои подчиненные украли? Может, зря ты на караул клевещешь?
– Мои в меру воруют! – в запале признается майор.
Теперь думу трудную, думу горькую мыслили уже штабные офицеры бригады. Как все списать? Как новое довольствие получить? Они хоть и штабные, но десантники, и нам, солдатам, не пришлось за них краснеть и их стыдиться.
У нас в бригаде от третьего батальона несколько рот отдельными гарнизонами стояли, снабжали их, естественно, со складов бригады. Обычно за продовольствием и боеприпасами они сами ездили, грузовые машины под прикрытием БМД. А тут герой, зам по тылу, со своими писарями и кладовщиками сам им повез продукты. БМД на буксире потащил старую, раздолбанную грузовую машину. Вы уже догадались? Совершенно верно! Напали на эту колонну враги, но писаря и кладовщики отбили вражье нападение. Машина с продовольствием сгорела? Ну так на войне не без потерь. Выписать новое!
– А у вас, товарищ комбриг, даже писаря воевать умеют! Отлично учите личный состав! Объявляю вам благодарность. Отличившихся к наградам!
– Служу Советскому Союзу! – отвечает счастливый комбриг проверяющему полковнику из штаба армии. – Есть представить к наградам!
Вот какую операцию спланировали и провели увечные, обессилившие от голодухи воины. Никто в накладе не остался, больные и раненые получили нормальное питание, караул – свою долю, продовольствие подвезли новое, даже майор и то медальку заработал. Уметь надо служить, уметь, вот так-то, товарищи. Вот только с тех пор на складе, кроме часового, еще по очереди дежурили кладовщики и писаря, вооруженные автоматами. Так это они бдительность проявляли. Если все воровать будут, то им, бедным, что останется? Каждый раз машины сжигать? Так можно и на настоящую засаду напороться.
