— Пойдем, — позвал я.
Янка послушно поднялась, не спросив даже куда, зачем. От этой ее отстраненности становится страшно. Она немного напоминает Дашу. Я думаю — вот ирония будет, если обе мои женщины уйдут в себя, оставив мне на память двух детей. Только не смешно ни капли.
В ванной Янка равнодушно позволила мне стянуть с себя одежду. Она падала кучкой на пол у ее ног, Яна только грудь руками прикрыла, словно не знал я ее тело вдоль и поперек до последнего миллиметра. Помог погрузиться в воду. Облака ароматной пены, Янка сидит чуть сгорбившись, лопатки торчат да позвонки острые — совсем исхудала. Я осторожно, как ребенку, как Катьке, помыл ей волосы. Может легче станет, может уйдет наконец больничный стерильный запах.
— Это что? — спросила она, когда я ушел, а затем вернулся с кружкой.
— Какао, — улыбнулся я. — Только осторожно, горячее.
— Какао… Наверное то, что нужно.
Выпила все, и уже это мне казалось маленьким достижением. Затем поднялась, стряхнула с себя клочья пены, завернулась в полотенце.
— Я поеду.
— Куда?
— Домой.
Мне ее встряхнуть хотелось. Вот куда она сейчас такая, уничтоженая почти?
— Останешься, — с нажимом сказал.
— Консъерж у тебя наверное всякое думает… Няня утром придет.
Я поймал ее лицо за подборок, вынудил смотреть мне прямо в глаза. Ее зрачки почти черными кажутся, они бездонные, полны отчаянием и усталостью.
— Янка, ты за последние месяцы прожила сотни жизней. Скажи мне честно, не плевать ли тебе, кто что подумает?
Она задумалась, даже лоб наморщила, а потом призналась
— Плевать.
Но в Дашкину постель идти спать отказалась. Я отвел ее на софу в детской. Она удобной была, специально выбирали с рассчетом спать рядом с малышом в беспокойные ночи. Кто же знал тогда, что малявка обоснуется в гостиной и родительской спальне, а уютная комната до сих пор так и не пригодилась.
Софа была узкой, на одного человека, но я не хотел Янку одну оставлять. Рядом лег, наполовину свисая, неудобно, колено протестует. Пусть. Рядом со мной уснет быстрее. И никакого сексуального подтекста. Нет, я всегда ее хотел, глупо было бы говорить обратное, но за последние годы, как оказалось, мои чувства стали гораздо глубже.
— Все так неправильно, — сказала Яна куда-то в мою грудь.
— Ни хрена правильно не получается, — согласился я.
Волосы у нее влажные, футболка на моей груди промокла. Я нет-нет поглядываю — не спит. Смотрит напряженно куда-то внутрь себя, явно не на влажные разводы на моей футболке. А потом в какой-то момент словно выключилась. Глаза закрылись, унсула. Только дыхание прерывистое, на лбу морщинки — и во сне успокоиться не может. Я разгладил их пальцем, словно это бы помогло. Поцеловал ее в лоб, укутал одеялом, вышел. Позвонил врачу. Я звонил ему по несколько раз в день и мне неловко было его беспокоить и свое же стеснение сам нахер слал — не до гордости сейчас.
Илья спит. Он очень слаб. С ним медствестра рядом. Янку бы не пускать хоть сутки, пусть оклемается, на привидение похожа. Если заболеет, Илье от этого ничего хорошего, да и Яну к нему не пустят до полного выздоровления. Пусть наберется сил. Судить, как пересадка прошла еще рано — динамику будут наблюдать каждый день. Но отторжения нет.
В руках Яны телефон — когда успела схватить? Она панически боялась пропустить звонок от врача и я ее прекрасно понимал. Но сейчас тихонько разжал ее пальцы вынимая телефон. Если зазвонит, сам отвечу.
Телефон я вовремя забрал, только вернулся на кухню, как он разразился звонком. Трубку я взял сразу, пока моих девочек не перебудил, потом только понял — Елагин. Папа.
— Дочка, — отрывисто бросил он. — Как там Илья?
Не скажу, что я горел желанием с ним общаться. Тем более, после последнего разговора. Но играть в молчанку было бы нелепо, раз уж принял вызов.
— Илья спит. Все нормально.
Тишина, целую долгую минуту.
— У тебя, значит?
— У меня, — согласился я.
Снова помолчали, думая, каждый о своем, а на деле наверняка об одном и том же. Раньше я ненавидел Елагина. Теперь ненависть угасла, так, отголоски, да неприязнь, которая никогда себя не изживет. А теперь Елагин еще и моя совесть — говоря с ним я остро понимаю, у меня, блядь, Даша есть. А Даша это не Яна. В ней нет силы, упорства. У нее нет такого вот отца. Она — как ребенок. Когда то я был искренне рад тому, что Даша не похожа на мою бывшую жену. А теперь не знаю, куда от этого деться.
— Ты звони, если что, — наконец сказал он.
Я сбросил звонок. Прислушался — спят. Так сладко сопят обе, хотя не ночь еще даже, поздний вечер. Я посмотрел на бутылку виски, которую достал для Яны, налил себе, прямо в кружку, выпил залпом — дыхание перехватило. Так себе анестезия, но и на этом спасибо.
Ночью проснулся. Непонятно который час — темно. Откуда-то из глубин квартиры струится свет. Не понял, что разбудил меня, может Катя плакала, а потом успокоилась? На нее это не похоже. Встал, на цыпочках, чтобы не шуметь прошел на свет. Зря старался — детская кроватка пуста. Малышка у Яны.
Дверь открыл, прислонился к косяку. Смотрю. Янка что-то тихо бормочет, Катька молчит, чуть шевелит пяткой. Кроме пяток в носочках и не видно ничего — Яна спиной ко мне. Такая картинка…идиллическая.
— Может, кофе? — спросил я.
Янка вздрогнула всем телом, обернулась ко мне — глаза испуганные. Обиженно захныкала Катька. Словно игрушку отобрали. Я встревожился, сам толком не поняв еще, почему.
— Да что черт побери происходит…
Шагнул вперед и понял. Увидел. Яна испуганно и смущенно отвела в сторону взгляд. Катька надрывается. Кричит она потому, что не может дотянуться до обнаженной груди, от которой ее только отняли — влажно блестит от слюны сосок.
Глава 23. Яна
Солнце светило во всю свою мощь. Воздух оглушающе пах зноем и лениво плавящимся асфальтом — каблуки вязли. Сегодня я предусмотрительно вышла в легких шлепках. Плюс шорты короткие, майка легкая — смотрится совсем легкомысленно. Ловлю мужские взгляды. Еще бы. В последние дни я наконец начала быть похожа на человека, оживать стала. Сходила в парикмахерскую. Хотя думаю мужчин не волосы мои привлекают, а голые ноги да тугая грудь. А тугая потому что молоком налита… Но это уже совсем другая история. Поморщилась, вспомнив ту ночь. Ярик тогда ни слова не сказал. Смотрит на меня — глаза круглые. А у меня в руках Катька орет. Вы знаете лучший способ заткнуть ребенка, кроме как дать ему грудь? Вот и я не знаю. Поэтому подумала — хуже уже не будет, и приподняла Катьку позволяя ей прильнуть к груди.
Ярик ушел. Я на Катьку смотрю. Она тогда еще толком не понимала, что сиська это для еды. Для нее моя грудь была скорее успокойкой. Это теперь, две недели после той ночи спустя она уже в полной мере грудь сосет.
Тогда я за Яриком пошла, прямо с Катькой на груди. Вспомнилось, что ходила так с Ильей, никуда умения не делись. Ярослав налил себе виски, прямо в немытую кружку из под моего какао и теперь сидел молча на нее смотрел.
— Если ты на меня поорешь, станет легче, — подсказала я. — Только давай шепотом.
И мы орали друг на друга. Сердитым свистящим шепотом. Так тихо, что Катька в какой-то момент вырубилась, выпустив изо рта сосок. А я и внимания не обратила, что стою рядом с голой грудью — в конце концов Ярослав же муж, пусть и бывший. Он меня и всякую видел.
Слова, если их сказать шепотом, несколько не теряют жалящей силы. Обидно все равно. И в какой-то момент мне надоело.
— Ты ничего не заметил? — спросила я. — Мы как в прошлое вернулись. Стоим на кухне, у меня ребенок на руках, ругаемся.
— И правда, — озадачился Ярослав. — А казалось то, поумнели.
И выпил наконец свое виски. Я Катюшу отнесла в комнату, уложила — крепко уже спит. И стою возле кроватки, не знаю, что делать. Куда деваться теперь вообще?
Ярослав сзади подошел. Неслышно почти, тихо совсем. На мне футболка, которую в темноте нашла вслепую в шкафу. Он ее задрал наверх, закатал, обнажив грудь. Положил на нее обе ладони. Смял. Огладил большими пальцами, чуть сжал соски. Я знаю — это он зря. Потом, во время секса молоко придет, будет течь, тела станут молочно-липкими… Пришло.
