Тихо буркнула, не расслышал никто, разве что только Хадидже и расслышала. Ну да прочим и незачем. Особенно гедиклис. У них свои мелкие цели – как бы протиснуться поближе, на глаза попасться и приятное впечатление произвести. Теперь уже и на Хадидже тоже, мелкие-то мелкие, а догадливые, сразу сообразили, куда ветер дует. Суетятся вокруг, только что в рот не заглядывают, две малявки чуть не подрались из-за того, кому из них принадлежит честь подать Хадидже банные сандалии и полотенце. Крутились вокруг, старались всячески услужить, не иначе, как сами себя уже произвели мысленно в бас-гедиклис Хадидже.
– Обидно видеть, как наглые выскочки глумятся над вековыми традициями Дар-ас-Саадет и втаптывают в грязь честь султанской избранницы, равняя себя с прислугой и выполняя ее обязанности.
Голос у Халиме-султан отвратителен – мерзкий, скрипучий, режет уши. Гадкий голос. А слова еще гаже. Падают прямо в душу как дохлые жабы – и хотелось бы выкинуть, да противно дотронуться. Ведь нарочно пришла, не париться – иначе оставила бы в илыклыке богатый халат валиде, замоталась бы в банную накидку. Так ведь нет, стоит при полном параде и в окружении злорадно улыбающихся подпевал. Значит, кто-то из гедиклис успел сбегать и доложить. Интересно, кто такой шустрый?
– Чесать пятки – разве это достойное занятие для избранной?
Подпевалы дружно захихикали. Ах, до чего же мерзкая старуха! Стоит у входа в илыклык, смотрит надменно. И когда только войти успела? Заметь ее Хадидже вовремя, вела бы себя поскромнее, не та это женщина, перед которой умной гедиклис стоит показывать свои умения. И уж чего точно не стоит делать, так это возражать. Молчать, сгибаясь в почтительном поклоне, и кивать – тогда она быстро успокоится и забудет, и даже наказать недостойных требовать не будет. Только ни в коем случае не возражать, даже самым почтительным образом! Хадидже это знала отлично.
А вот Кюмсаль, похоже, нет.
– Мы проводим дополнительный урок массажа, валиде-хатун. Традиции это дозволяют. И даже предписывают.
Голос почтителен, и глаза у новоиспеченной калфа подобающе потуплены – да только это уже не важно. Хадидже мысленно охнула, втянула голову в плечи, согнулась еще ниже. Не повезло.
Разъяренное сопение Халиме-султан было подобно приближающемуся урагану – вроде и далеко еще, вроде и не так уж громко, а по коже все равно бегут мурашки.
– Дозволяет. И предписывает. Да. Но только для младших гедиклис, тех, чья судьба еще не определена. Не для избранных. Предполагается, что у избранных другие заботы. Более важные, чем то, что может исполнить любой ученик евнуха. И если избранные не понимают и не ценят оказанной им чести… что ж, полагаю, мой долг сообщить Кёсем, что она поторопилась.
Величественно развернувшись, Халиме-султан покинула массажный зал, подпевалы устремились за ней, шумя и толкаясь. Неприязнь – плохой советчик, она делает мысли мутными и липкими, словно прокисший виноградный сироп, а потому смысл последних фраз дошел до Хадидже не сразу.
«Судьба определена, избранные…» – это ведь о них! Значит, имя действительно не случайно, значит, со дня на день свершится… вернее, с ночи на ночь, конечно же! И сердце взмывает под самые облака, словно на качелях, и замирает сладко-сладко в самой высшей точке, где ты паришь, словно птица…
«Не ценят оказанной чести… долг сообщить… поторопилась».
И качели летят вниз. Не просто вниз – в самую бездну отчаяния, в про́пасть, чтобы пропа́сть… навсегда, без возврата и без надежды. Нового взлета не будет – веревка оборвалась. И бесполезно кричать в спину ушедшим, что ты не знала. Что совсем не хотела. Что искупишь и оправдаешь. Поздно. Халиме-султан уже все для себя решила, а она валиде, и еще вопрос, захочет ли Кёсем ссориться с номинальной хозяйкой гарема и идти поперек ее воли из-за какой-то гедиклис, не способной по достоинству оценить честь, ей оказанную…
Кюджюкбиркус была птичкой. Она хотя бы летать умела. Хорошо, когда умеешь летать… Хадидже летать не умела. Даже та, самая первая Хадидже, хотя и была женой Пророка, мир ему, все равно не умела летать. Она бы тоже упала вместе с качелями, если бы оборвалась веревка.
Только вот дело в том, что веревка у той Хадидже никогда бы не оборвалась, – она разбиралась в людях и умела собирать караваны. Она бы ни за что не позволила какой-то глупой веревке просто так оборваться.
Имя обязывает.
Хадидже выпрямилась, отведя плечи назад, и улыбнулась – так, как папа-Рит учил улыбаться навстречу самым богатым зрителям и самым опасным головорезам с большой дороги. Головорезы – они ведь тоже могут дать тебе хорошую цену, если ты им понравишься. Твою же собственную жизнь, например.
Привычная уловка сработала, голос не подвел, оставшись звонким и радостным:
– Отличная новость, правда, девочки?! Пойдем отсюда, на сегодня мы достаточно напарились. Будем праздновать! Мы – избраны! Сама Халиме-султан подтвердила, а кому и знать-то, как не ей!
Вот так. И никак иначе.
Запоминается всегда последняя фраза, к вечеру весь гарем будет знать, что «девочки Кёсем» сдали последний экзамен и скоро предстанут перед шахзаде. И что сама валиде это подтвердила. И неважно, что на самом деле Халиме-султан говорила совсем другое. Запомнят и повторять будут именно так. И даже если она попробует опровергнуть, ничего не получится, все всё равно уверены будут, что вздорная старуха просто вдруг пошла на попятную. Из вредности характера или старческой забывчивости.
Вот и отлично.
Хадидже приобняла растерянных подруг за талии, закружила их и, не давая опомниться и возразить (а Ясемин пыталась, видит Аллах, ну до чего же все-таки глупая, просто плакать хочется!), повлекла к выходу. В илыклыке к Хадидже подскочила одна из давешних малявок, протянула аккуратно сложенную рубашку-камиз, помогла надеть. Ясемин, глаза которой снова были на мокром месте, робко попыталась объяснить, что на самом деле все очень плохо и Хадидже просто неверно поняла слова валиде, но Хадидже была настороже. Прервала ее на полуслове и с радостной улыбкой (а главное – громко) объяснила, что это сама Ясемин все неверно поняла. И все как раз очень даже хорошо. Все просто отлично, лучше и не бывает!
И была Хадидже при этом куда убедительнее – имя обязывает.
Во всяком случае, Ясемин поверила. Хотя и не сразу, но все же поверила, успокоилась, разулыбалась. Мейлишах молчала, но тоже улыбалась задумчиво и время от времени, думая, что та не видит, бросала на Хадидже быстрые взгляды. Втроем, держась за руки и весело болтая (болтала в основном Хадидже, но это было неважно), они дошли до фонтана и сели рядом с ним на широкую каменную скамейку. Вот так, пусть видят все, как они довольны и счастливы тем, что их судьба наконец-то определилась.
