Миссис Стрингем, во время их полуночной конференции, с некоторой завистью дала Милли понять, что, чем бы это событие ни обернулось, сторона английской жизни, какую подобный опыт открывал Милли, была как раз той, что ей самой видеть оказалось «заказано», как теперь выражались все вокруг нее; у нее уже стали появляться, по мнению ее приятельницы-наблюдательницы, моменты фантазийной реакции (реакции, когда она снова превращалась целиком в Сюзан Шеперд) – защищающей от холодных условностей высоких сфер, куда ее неожиданно забросила всесокрушающая связь с Мод Маннингем. Милли никогда надолго не выпускала из виду возникающую в ее напарнице сторону «Сюзан Шеперд», всегда была готова встретить ее, когда она проявлялась, и спешила едва заметно, нежно ее приласкать и ободрить в полной уверенности, что для нее по-прежнему можно будет сделать все, что потребуется. Однако сегодня обсуждения требовала другая проблема: ею оказалось открытие, сделанное нашей девушкой во время того часа, что она провела в Челси, когда миссис Кондрип, воспользовавшись несколькими минутами отсутствия Кейт (та пошла наверх навестить одного из детей, лежавшего в постели с какой-то несложной болезнью), вдруг сама, без всяких «наводящих вопросов», завела речь на тему о мистере Деншере, упомянув о нем с раздражением, как о человеке, влюбленном в ее сестру.
– Она хотела, чтобы я, если я люблю Кейт, знала об этом, – рассказывала Милли, – потому что это было бы слишком ужасно, и надо сделать все, что можно.
Сюзи задумалась.
– И предотвратить последствия? Легко сказать! Что сделать?
Милли тускло усмехнулась:
– Мне думается, она хочет, чтобы я походила к ней почаще – советоваться с ней об этом.
– А она что, не предполагает, что у вас могут быть другие занятия?
Милли к этому времени явно успела во всем разобраться.
– Никаких, кроме как обожать ее сестру, восхвалять и высоко ее ставить – тогда как сама миссис Кондрип, между прочим, ни на йоту ее не понимает – и посвящать этому все свое время и все остальное.
Старшую подругу поразило, что младшая сейчас казалась как никогда близка к тому, чтобы заговорить резко, будто миссис Кондрип повела себя неописуемо беспардонно. Никогда еще, кроме как в самое последнее время, миссис Стрингем не приходилось видеть свою напарницу такой возбужденной, вознесенной игрой неких стихий внутри ее в золотистую воздушную дымку, оставляющую раздражение где-то далеко внизу. Это была та самая, великолепная черта Милли, ее особая поэтичность или, на худой конец, – черта самой Сюзан Шеперд.
– Но она потребовала, – добавила младшая приятельница, – чтобы я ничего не говорила Кейт о том, что она мне сообщила. Я не должна даже упомянуть о том, что она проговорилась.
– Да в чем же дело? – сразу же поинтересовалась миссис Стрингем. – Неужели мистер Деншер так отвратителен?
Милли, как ей показалось, довольно долго медлила с ответом, что предполагало более подробный, чем она, по-видимому, была склонна передать, разговор с миссис Кондрип.
– Скорее, не столько он сам… – Тут она вдруг заговорила, как бы романтически окрашивая действительность: с Милли никогда нельзя было предугадать, когда такой романтизм овладеет ею. – Все дело в состоянии его финансов.
– А с этим у него так уж плохо?
– У него нет «собственных средств» и нет никаких перспектив иметь их в будущем. У него нет доходов и – по мнению миссис Кондрип – нет способностей добиваться оных. Он беден, по ее выражению, «как сама бедность», а уж она-то знает, что это такое.
И снова миссис Стрингем погрузилась в размышления и вскоре кое-что произнесла:
– Но разве мистер Деншер не отличается блестящим умом?
Тут и у Милли случился момент озарения.
– Не имею ни малейшего представления об этом.
На что Сюзи пока откликнулась только нейтральным «А-а!», хотя не прошло и минуты, как она добавила раздумчиво:
– Понятно, – за чем, в свою очередь, последовало: – Точно так же считает и Мод Лоудер.
– Что он никогда ничего не добьется?
– Да нет, совсем наоборот. Что он – человек исключительно способный.
– О да. Я понимаю. – Тут Милли снова, вернувшись к тому, что ее приятельница уже успела ей сообщить, обрела несколько романтический тон, каким говорила минуту назад. – Но миссис Кондрип утверждает, что сама тетушка Мод и слышать не желает о ком-либо подобном. Мистер Деншер, полагает она – во всяком случае, так мне это объяснили, – никогда не станет ни публичной фигурой, ни богатым человеком. Если бы он стал общественным деятелем, она бы ему помогла; если бы он был богат, ничем иным не являясь, она сделала бы все, от нее зависящее, чтобы его проглотить. А при том, как все сложилось сейчас, на него просто наложено табу.
– Короче говоря, – заключила миссис Стрингем, как бы с неким тайным намерением, – милая сестрица рассказала вам все, что знает об этом. Но он нравится миссис Лоудер, – добавила она.
– Миссис Кондрип мне про это не говорила.
– Ну, тем не менее это так, моя дорогая. Он ей очень нравится.
– Ну и пусть!
После этих слов Милли вдруг смолкла, и, легко вздохнув, как бы подчиняясь внезапному, чуть заметному отливу и всеохватной усталости, что в последнее время не однажды отмечалось ее компаньонкой, она повернулась, чтобы уйти. Однако в эту ночь невозможно было так и оставить все дело между ними, хотя впоследствии ни та ни другая не могла бы сказать, кто первый возобновил разговор. Ближе всего сама Милли подошла к этому, заметив, что все они – буквально каждый, с кем они встречались, – ужасно много думают о деньгах. Это вызвало у Сюзи смешок, не такой уж недобрый, невинный смысл которого сводился к тому, что если говорить о деньгах как о предмете безразличном, то некоторым людям это делать гораздо легче, чем другим; однако, по справедливости, подчеркнула она, при недостаточной прозрачности атмосферы – невозможно сказать, какое место занимают деньги в жизни Мод Маннингем. Она осуществляет свои земные интересы в подобающей величественной тишине: может быть, следовало бы лучше сказать, что она осуществляет свой отрыв от других грандиозными, время от времени совершаемыми бросками. Какими бы словами Сюзи это ни выражала, она, по правде говоря и стараясь быть справедливой к самой себе, думала о разнице меж двумя любимицами Фортуны – своей старой подругой и новообретенной. Тетушка Мод помещалась как бы посреди своих денег, обосновавшись на них, со всех сторон окруженная ими, прекрасно при том владея манерой смотреть на них свысока, этакой ее манерой всегда выглядеть твердой и яркой, будто их вообще не существует в природе. У Милли же, по отношению к своим деньгам, совсем не было никакой манеры, что, вероятно, с чьей-нибудь точки зрения, могло считаться недостатком; во всяком случае, она помещалась где-то далеко, на самом краешке своего богатства, и вам не приходилось, как можно было бы это себе представить, проходить тем или иным путем через некую часть ее владений, чтобы добраться до ее истинной натуры. С другой стороны, было ясно, что миссис Лоудер хранит свое богатство ради целей, фантазий, стремлений весьма крупных и благородно альтруистичных, какими они увидятся в тот день, когда принесут свои плоды. Она станет навязывать свою волю, но ее воля будет заключаться в том, чтобы один или два человека не лишились своей выгоды, не подчинившись этой воле, если их можно заставить ей подчиниться. Приписывать же Милли подобные, далекоидущие воззрения было невозможно в силу ее значительно более юного возраста; да и следует предполагать, что нет никого, в ком она была бы так заинтересована. Иное предположение оказалось бы слишком поспешным – ведь она не заинтересована даже в самой себе. Даже у самой богатой женщины в ее возрасте обычно отсутствует мотив, и нет сомнений, что у мотива Милли еще есть масса времени для возникновения. Она же, пока суд да дело, прекрасна, проста, возвышенна душой и без него, независимо от того, ощущает ли она его отсутствие, хочет ли его обрести или нет; а с ним, кстати говоря, она все равно останется такой же – в той же мере. Только тогда уж она, вполне вероятно, обретет и манеру, подобно тетушке Мод. Во всяком случае, таковы были ассоциации во время вновь вспыхнувшей беседы наших двух дам, когда случилось так, что старшая спросила младшую, не упомянула ли сама она, накануне днем, о своем знакомстве с мистером Деншером.
– О нет! Я ничего не сказала о нашей встрече с ним. Я ведь помнила пожелание миссис Лоудер, – пояснила девушка.
– Но то касалось, – заметила ее приятельница, помолчав, – разговоров с Кейт.
– Да, но миссис Кондрип немедленно рассказала бы все Кейт.
– Зачем же? – она ведь, должно быть, терпеть не может говорить о мистере Деншере.
– Миссис Кондрип? Разве? – Милли задумалась. – Более всего ей хотелось бы, чтобы ее сестру убедили думать о нем как можно хуже, и если хоть что-то, что сама она может сообщить ей, будет этому способствовать…
