В глазах своей новой подруги Кейт обладала, помимо прочих качеств, необычайным свойством появляться в определенный момент так, будто она – прекрасная незнакомка, обрывая связи и утрачивая индивидуальные черты, позволяя воображению некоторое время делать с этими чертами все, что ему заблагорассудится, создавать из них личность, поражающую вас издалека, все более и более приятную, по мере того, как вы за нею наблюдаете, но представляющую прежде всего объект, разжигающий любопытство. Ничто иное не могло бы придать ей, как партнеру в отношениях, бо́льшую свежесть, чем это свойство, проявлявшееся в свой назначенный час, и тут вас охватывало такое любопытство, будто вы до сих пор никогда ее и не знали. Это свойство впервые проявилось, как только Милли встретилась с ней после сообщения миссис Стрингем, что Кейт знакома с мистером Деншером: Кейт выглядела другой и, как, по мнению Милли, назвал бы это по-настоящему критический ум, более реальной, так что наша юная леди уже тогда предвидела, что теперь Кейт будет часто выглядеть так же. Точно так она и выглядела в этот день, и Милли, которая развлекалась своими тайными мыслями (как маленькая девочка своими секретами, тайно играя в куклы, когда считается, что она уже «слишком большая» для этого), почти уже ввязалась в игру, пытаясь угадать, кем сочтут Кейт, какое место в обществе ей определят, если ее не знают. Таким образом, ее подруга время от времени становилась фигурой, обусловленной великими факторами внешнего вида, – фигурой, появление которой следовало предвкушать, ее наименовать и назначить ей подобающее место. Это, вне всякого сомнения, объяснялось неким ощущением, что для нее существенным становилось быть именно такой, какой требовала ситуация – независимо от характера самой ситуации, – в тех случаях, когда это требование было особенно сильным. Вероятно, имеется немало способов как-то объяснять подобное сознание: одним из них могло бы стать, например, то, что Кейт создана для великих общественных дел. Милли была не вполне уверена, что сама понимает, что такое «великие общественные дела», если в качестве достойного примера невозможно взять те усилия, какие прилагаются, чтобы источать требуемый блеск именно в том обрамлении, в каком человек находится: Милли решила опираться в этом на убеждение, что, во всяком случае, для ее подруги такие примеры существуют. Этим подразумевалось, что чопорность и точность ее подруги во всем сведутся всего лишь к признанию Милли – путем преобразования ее мысленных развлечений, что Кейт всегда и во всем права, поскольку так весьма часто и бывает с людьми невыносимыми; однако это, как прозвучало в ее выплеске тетушке Мод, ей пришлось выносить, потому что, не очень убедительно поправилась она, Кейт такая прелестная. Тем не менее выплеск Милли сослужил свою службу: укрепил узы, связавшие на время двух наших дам, обронив капельку розового цвета прямо в ясный взор миссис Лоудер. Такой же взор был и у Милли, все остальное время этого визита готовой непосредственно вбирать в себя окружающее, что тем не менее не мешало непрестанной игре быстро пересекающихся лучей – странным развлечениям ума, на которые мы уже успели бросить взгляд.
Сама же миссис Лоудер сочла достаточным по поводу Кейт ответить, что это истинное наслаждение – выводить ее в свет; она выказала не больше удивления в отношении ее «правоты», чем крылось в этих словах. Разве к этому моменту не достаточно высветилось то, что как раз это наслаждение и доказывает: появление Кейт предвкушали издавна и она оценена по достоинству? Преждевременное ликование следовало все же придержать, тем более что обстоятельства прямо подсказывали, что все вместе они теперь плывут, без руля и без ветрил, в голубой неизвестности. И снова подумалось про лорда Марка, поскольку он то проходил мимо них, то шел обратно, то очень удобно приостанавливался перед ними: он сам как раз и был одной из нот этой голубой неизвестности – словно моток шелковых ниток, висящий под рукой у вышивальщицы. Свободно движущийся челнок тетушки Мод через ритмически определенные промежутки времени захватывал часть мотка, и одной из добавочных истин, лучиками долетавших до Милли, была та, что лорд Марк, с полным согласием, понимает, что его «пустили в работу» и вплетают в собственные планы. Это выглядело почти так же, как взаимопонимание с нею самой за счет миссис Лоудер, чего она вовсе не желала; ни за что на свете она не желала бы, чтобы он поставил себе целью устроить им визит в Мэтчем – или что он там еще устроил – не ради beaux yeux[7] тетушки Мод. То, что он сделал, как вполне можно было догадаться, было чем-то таким, чего от него напрасно ожидали, чего хотели давно и теперь, к своей выгоде, получили, благодаря какой-то, несколько неожиданной перемене, утрате давней надежды. Что могло вызвать такую утрату, легко опознавалось Милли как совсем не ее дело, и, к счастью, ей вовсе не грозило впрямую услышать от него, что это, между прочим, ее вес как раз и поколебал чашу весов. Почему же тогда таков был эффект его пространного, хотя и приглушенного участия, что он вполне мог сказать ей: «Да, пусть милая дама держится свойственного ей тона»? И еще: «Раз она уже здесь, пусть остается, – мог бы он добавить, – затем, чтобы делать то, что ей будет угодно. Но ведь мы с вами – другие». Милли понимала – она-то и в самом деле другая, а вот другой ли он – это его личное дело; но она также понимала, что «намеки» лорда Марка, даже самые ясные, в этом отношении всегда останутся ничего не говорящими по сути. Практически он определил ее место – все снова сводилось к этому – как место человека, не связанного абсолютно никакими обязательствами. Более того, ее согласие на то, чтобы миссис Лоудер держалась свойственного ей тона, способствовало обоюдной непринужденности. Она могла придерживаться хоть двадцати – это ничему бы не повредило.
– Вы не должны покинуть нас, вы же понимаете, вы сможете остаться в любом угодном вам статусе, мое милое дитя. – В ее словах звучало глубокое чувство. – Вам нужно поселиться вместе с нами, считать наш дом своим; и в ваших силах создать себе домашний очаг, прекраснее которого не отыщется в целом свете. Вам нельзя впасть в ошибку – в какую бы то ни было ошибку, и вам нужно позволить нам немножко подумать за вас, о вас позаботиться, присмотреть за вами. Но главным образом вы должны помочь мне с Кейт: так что вам все равно надо задержаться здесь немного – ради нее; так долго со мной не случалось ничего подобного – ничего такого же прекрасного, как то, что вы с ней стали друзьями! Это замечательно. Это великолепно. В этом – всё. И еще изумительнее, что все это свершилось благодаря нашей дорогой, восхитительной Сюзи, чудом возвращенной мне после стольких лет. Да нет! – это еще волшебнее для меня, чем даже то, что вы с Кейт понравились друг другу. Господь оказался так добр ко мне – иначе не скажешь, – ведь в моем возрасте я не могла бы найти себе новую подругу, скроенную, так сказать, из такого же цельного материала, что и я, – настоящую. Это все равно что сменить свой банк после пятидесяти: никто так не поступает. Вот почему Сюзи была сохранена для меня: кажется, там, у вас, в вашей чудесной стране, так сохраняют людей – в розовой бумаге и лаванде, – и теперь наконец она явилась ко мне, будто прямо из волшебной сказки, да еще с вами в образе сопровождающей феи.
На это Милли не могла не ответить, что такое описание вызвало у нее чувство, будто на ней платье из розовой бумаги с отделкой из лаванды; однако тетушка Мод оказалась не из тех, кого можно остановить слабоватой шуткой. Юная особа, вызвавшая ее покровительство, тем не менее чувствовала, что говорит она совершенно искренне. В этот час тетушка Мод выглядела очень счастливой, и счастье ее в значительной степени происходило из того, что ее привязанности и ее взгляды находились в полном согласии друг с другом. Она, несомненно, любила Сюзи, но ведь она любила и Кейт, и лорда Марка она тоже любила, любила стареньких и забавных хозяев, любила всех и каждого, вплоть до слуги, пришедшего забрать у Милли тарелочку из-под мороженого; вплоть, кстати сказать, до самой Милли, которая во время этого разговора непрестанно чувствовала обвивающие ее полы защитной мантии, покрова, тяжелого, как восточный ковер. Восточный ковер, исполняющий твои желания, разумеется, должен быть скорее под тобой, а не на тебе, однако если девушке, оказавшейся под ним, вдруг недостанет воздуха, в этом, как ощущала Милли, вовсе не будет вины миссис Лоудер. Одним из последних заявлений тетушки Мод, как позднее вспоминала Милли, было, что она и Кейт должны держаться вместе, так как вместе они могут сделать все, что угодно. Конечно, она, по сути, строила планы для Кейт, однако ее план, теперь разросшийся и поднятый на значительно бо́льшую высоту, чтобы осуществиться в полной мере, каким-то образом требовал и процветания Милли так же, как процветание Милли одновременно подразумевало процветание Кейт. Все это было туманно и несколько запутанно, но широко и радушно и помогло нашей юной особе понять то, что говорила ей Кейт о возможностях ее тетушки, да и те характеристики Мод, какие слетали порой с уст Сюзан Шеперд. Одна из наиболее частых на этих устах была та, что милая Мод – это грандиозное воплощение сил природы.
