Вздохнув, Кошон поднял и опустил руку. Парижская инквизиция нищая, она с трудом может оплачивать гонорары профессоров, привлекающихся к участию в процессах. Если же герцог будет настаивать на том, чтобы инквизиция выплатила ему компенсацию, то она вообще вряд ли сохранит какие-то капиталы. Кошон говорил мягко и смиренно, заранее рассчитав воздействие своих слов, и оно не замедлило проявиться.
Уорвик вскочил, как разъяренный лев. Неужели епископа так мало интересуют дела Англии? Речь ведь идет не просто о том, чтобы сжечь на костре или утопить обычную преступницу. Может быть, он забыл, что натворила эта женщина? Взяла в плен лучших полководцев, привела к коронации жалкого бастарда, отвоевала у Англии полстраны и сделала французов такими строптивыми! Черт побери, неужели епископ Бове не видит, что здесь что-то нечисто? Неужели епископ Бове не знает, чего требует святое дело веры?
Бедфорд задумчиво и властно махнул рукой. Совершенно неумно подчеркивать, насколько интересы Англии зависят от помощи Церкви. Но, будучи доведен до белого каления, Уорвик уже не мог успокоиться. Это был могучий великолепный рыцарь, он представлял Англию на Констанцском Соборе, ездил в Святую Землю и встретился в Кале с императором Сигизмундом, когда тот привез в подарок Генриху сердце святого Георгия. Стыд за то, что какая-то ведьма угрожает славе и законам Англии, вот уже несколько месяцев разжигал его гнев.
- Ее нужно судить перед всем миром! Пусть вся Франция, весь христианский мир знают, что французам помогал сатана, что победа Карла не что иное, как дьявольское наваждение, а его коронация - дело рук нечистого. Вот ваша задача, только вы сможете сделать из этого судебный процесс, ибо у вас есть полномочия решать, кто от Господа, а кто от дьявола. Церковь должна вынести приговор! Что после этого останется делать нам, мы знаем.
Под словесным фейерверком Уорвика Кошон молчал, глубоко погрузившись в свои мысли.
- В этом деле я сделал все, что мог, - скромно сказал он. - Теологи Сорбонны, на мой взгляд - который совершенно совпадает с Вашим, граф Уорвик, - абсолютно убеждены в одном. Инквизиция готова к действиям. Пока мы с самого начала заодно. Конечно, подготовка к судебному процессу, которого, к моей радости, желаете и Вы, займет еще некоторое время. Необходимо собрать показания свидетелей, заключения экспертов и тому подобное, мне потребуются сотрудники, а кроме того, какой-нибудь фонд для моих поездок и прочих расходов...
- Хватит об этом, - прервал его герцог. Важно, прежде всего, поскорее начать процесс, и чтобы Жанна находилась в руках англичан во избежание побега или вмешательства Карла. При этом следовало бы вернуться к исходному пункту. Если инквизиция не может взять на себя расходы, то нужно предложить герцогу Бургундскому половину затребованной суммы, пять тысяч турнезских фунтов, а дело герцога Бургундского - договориться с графом Люксембургским. Во всяком случае, он не может сразу сказать, в состоянии ли королевская казна внести всю сумму или же только какую-то ее часть.
Для епископа Кошона выдалось беспокойное лето.
Герцог Бургундский расхохотался ему в лицо, как только он предложил свою сумму, граф Люксембургский вообще не захотел видеть его, и никто точно не знал, где находилась Жанна. Он вернулся в Руан, чтобы получить новые указания; тем временем были отправлены послы, чтобы на местах записать необходимые свидетельские показания - устные показания, согласно каноническому праву, не имели юридической силы. Затем главы инквизиции снова стали жаловаться Генриху, "королю Франции и Англии", на то, что Дева еще к ним не доставлена, а ведь "мудрейшие доктора, ученейшие умы" уже готовы вести судебный процесс по ее делу. Когда он приезжал в Руан, английские господа упрекали его, что он проявлял слишком мало рвения ради такого благого дела, и при этом все время утверждали, что цена в десять тысяч фунтов была бы чрезмерной. Его расходы тоже росли. Много раз он должен был обращаться к своим покровителям, и если бы не Уорвик, ему бы пришлось самому оплачивать счета на семьсот шестьдесят пять турнезских фунтов: пыл Уорвика, однако, не ослабевал, он был тем фундаментом, на котором Кошон воздвигал свои сооружения. Бедфорда же занимало совсем другое: он хотел короновать своего подопечного в Париже, если уж Реймс недосягаем: он приказал собрать новые экспедиционные войска в Англии, чтобы компенсировать поражения прошедшего года, а кроме того, желал, чтобы его имя в связи с процессом фигурировало по возможности меньше. Но Уорвик, наоборот, только и думал о "ведьме": предание ее проклятию вернуло бы Англии незапятнанную честь и обратило бы превосходство Карла в ничто. К тому же он обещал Кошону в награду за его дела освободившееся место епископа Руанского.
Жанна томилась в плену в небольшой круглой комнатке в верхнем этаже башни Боревуар. Графиня Люксембургская следила за тем, чтобы она не голодала и каждый день могла слушать мессу в часовне. Она, жена ее племянника, а также его приемная дочь - всех троих звали Жаннами - принесли ей сукно, чтобы она сшила себе юбку, как подобает порядочной девушке. Но здесь Жанна, во всем остальном такая нежная и уступчивая, проявила упрямство. Еще "не настала пора" для нее надевать женское платье, Господь этого не велел. Старой герцогине Люксембургской такой ответ был совершенно непонятен, и она обсудила его с Никола де Кевилем, аббатом из Амьена, который был послан неизвестно кем, чтобы испытать девушку.
- Боюсь, что Жанна в общении с наемниками забыла о манерах, приличествующих женщине. Волосы отрастут: от меня она не получит ножниц. Но со своими ужасающими штанами она не желает расставаться, - пожаловалась графиня.
Аббат покачал головой.
- Эта девушка - превосходная христианка.
Ладно, Кевиль слушал ее исповедь; должно быть, он в этом разбирается. Но проблема с одеждой оказалась ему непонятной, что ж, тогда ее решит она, графиня Люксембургская.
Конюший Жанны д'Олон также уже несколько дней находился в плену, и графиня Люксембургская поднималась по крутой лестнице, чтобы присутствовать при его свидании с Жанной. Нельзя сказать, что Жанну в этом замке непрерывно посещали мужчины. Д'Олон чуть не разрыдался, когда встретился с Жанной, и держался с ней почтительно, как со знатной госпожой. На вопрос о ее настроении она махнула рукой и, в свою очередь, спросила о пленных братьях и судьбе города Компьеня.
- Ах, Дева Жанна, - пожаловался д'Олон, - англичане грозятся, когда войдут в город, перебить всех его жителей, вплоть до малолетних детей.
На это Жанна ответила, как всегда скромно и мило, но с твердостью, на которую графиня обратила внимание:
- Нет, д'Олон, ни один город, переданный Царем Небесным в руки нашего короля, не будет у нас отобран. Компьень получит помощь еще до дня святого Мартина.
Казалось, д'Олон утешился, а графиня думала о том, что услышала пророчество. Но лето выдалось долгое и жаркое, а графиня была стара. В эти смутные времена люди не особенно дорожили своей жизнью, и если пожилой человек заболевал, он без терзаний менял темную землю на лучший потусторонний мир. Когда деревья еще стояли зеленые, у Жанны Люксембургской случилось странное головокружение, затем начались боли в животе, так что после соборования ей пришлось передать племяннику, чтобы он немедленно приходил. Когда он пришел, она лежала в своей постели с искаженным от боли лицом и с глазами, которые уже смотрели в иной мир.
- Пообещай, что ты не продашь Жанну, - прошептала она.
Жан Люксембургский обещал сделать все, чего бы она ни пожелала, но ее рука, ищущая в воздухе его лоб, чтобы перекрестить, упала без сил, и ночью графиня умерла.
После этого в Боревуаре стало тихо и печально. Хотя молодые графини вели себя так же, как и тетя, они не имели опыта в житейских делах, и когда в замок приехал рыцарь по имени Эмон де Маси, как он сказал, по поручению англичан, они впустили его в башню и даже позволили остаться наедине с пленницей, ибо он пригрозил гневом короля Генриха. Амьенский аббат, не подозревая ничего дурного и справедливо негодуя по поводу того, что Жанну называли ведьмой, рассказал одному из священников о своей поездке в Боревуар, и в конце концов на след напал Кошон.
Эмон был ловким человеком, сведущим во всех искусствах, которые нравились женщинам, он неминуемо достигал цели, играя на разных струнах таких, как сострадание, покровительство и, наконец, любовь. Жанна безучастно слушала его, но, когда Эмон однажды сел к ней на скамейку и захотел обнять, он понял, что она, молодая и девственная, плененная и несчастная, оказалась глуха к языку мужской любви. Средневековье знало о таких натурах и приписывало им необыкновенные силы: лишь наше время оставило за собой право считать Жанну несозревшим ребенком. Многие биографы, напротив, отметили, что поведение Эмона содержит еще одно доказательство, что Жанна д'Арк обладала женским очарованием. Независимо от того, было ли это проявление любви искренним или наигранным, Эмон де Маси не обиделся на отказ. Двадцать пять лет спустя он мужественно, не щадя себя, свидетельствовал в ее пользу.
