Джошуа, и я не умру…
Он боролся, продолжал сопротивляться, но при этом не отводил взгляд.
– Я не жду обещаний… Я верю тебе.
Его тело, сотрясаемое рыданиями, окутало мое.
Мне было холодно.
Мне было так холодно.
Я больше не лежала в постели Джошуа. Где он? Я хотела позвать его, но не могла произнести ни слова. Во рту пересохло. Я попыталась пошевелиться. Мои руки и ноги были такими тяжелыми.
– Мама… мы здесь.
Рука на моей щеке. Ласка легкая, как пушинка. Тонкий аромат.
Лиза. Лиза была рядом. Лиза прижимала меня к себе. Моя голова лежала у нее на коленях. Где же Джошуа? Он должен быть со мной. Он мне нужен. Еще. Еще немножко, вместе с моей дочкой. Объединить их. Увидеть их вдвоем до того, как я уйду.
Мое дыхание ускорилось.
– Постарайся открыть глаза.
Веки сопротивлялись.
Последнее усилие. Я должна это сделать.
Я должна понять. Посмотреть на тех, кто сейчас со мной.
Глухие звуки разговора.
Мои веки задрожали.
Свет был мутным.
Мелькали проблески солнца.
Мне сразу стало ясно, где я, потому что у меня еще оставалось немного ориентиров.
Я лежала на диване.
Рояль. Рояль был на месте, и солнечный луч освещал его.
За ним обрисовались со спины два силуэта.
Джошуа и Васко.
Васко был здесь. Он приехал.
Оба мужчины моей жизни были вместе.
Васко повернулся ко мне, и я встретила его взгляд.
Он глубоко вздохнул. Потом его улыбка увлекла меня к сладости и радости существования, которое мы с ним разделили.
Я чуть пошире раздвинула веки, чтобы он смог понять все, что я была уже не в силах ему сказать.
– Сестричка…
Мои глаза надолго затуманились, а потом я разглядела Сюзанну и Аниту.
Своих потрясающих сестер.
Я попыталась заговорить с ними, но у меня не получилось.
Они склонились надо мной, обняли, принялись убаюкивать, и я улыбнулась, прижимаясь к ним. Потом они осторожно отпустили меня.
Лиза наклонилась надо мной, гладя по волосам.
– Я люблю тебя, мама.
Я должна была ей ответить.
Я же еще оставалась ее матерью.
Последнее усилие ради дочери.
– Я люблю тебя, – выдохнула я. – Живи, Лиза. И люби…
Она прильнула долгим поцелуем к моему лбу, затем подняла голову. Ее красота заворожила меня.
Моя дочка – ангел.
– Джошуа, – позвала она тихо-тихо.
Я поискала его. Он сжимал в объятиях сына. Когда они оторвались друг от друга, Натан с нежностью посмотрел на меня.
Джошуа занял место моей дочки рядом со мной.
И я снова ощутила его руки.
Теперь передо мной был только Джошуа и его глаза, и в них – бесконечная любовь.
На меня снизошло умиротворение.
Мадди вернулась, она была во мне.
Она присоединилась к Мадлен. Или, точнее, Мадлен присоединилась к Мадди? Какая разница.
Они помирились и теперь были единым целым.
Им больше не надо было сражаться друг с другом.
Смерть подарила мне целостность жизни.
Что бы я хотела увидеть в последний миг, будь у меня выбор?
Я много раз задавала себе этот вопрос. Но о таком совершенстве я бы и мечтать не решилась.
Меня окружали люди, насыщавшие мое существование, люди, которых я любила больше всего на свете.
Я была в объятиях Джошуа.
Я все еще была любима им.
Я услышу его музыку.
– Сыграй для нас.
Глава двадцать седьмая
Джошуа
Двадцать пять лет назад ты попросила меня сыграть для нас.
Двадцать пять лет я ждал этого момента.
И вот он наконец настал.
Мадди, я продержался двадцать пять лет. Без тебя. Ты подарила мне свое доверие и не сомневалась, что я его оправдаю и не оскорблю твою память.
Ну и вот…
Я сыграл для нас.
Я состарился для тебя.
Я рассказал твоей дочери, кем ты была, кем мы были когда-то.
Я принял твой приговор и остался жить ради тебя, ради Натана и ради Лизы.
Я защитил своего сына от моего помешательства на тебе.
И не жалею об этом.
Я сумел пригасить боль от раны, нанесенной существованием без тебя.
Я научился улыбаться.
Улыбаться им.
Желать им счастья.
И я надеюсь, что они счастливы.
Прости меня, Мадди, но я не смогу играть до самого последнего моего вздоха.
У меня нет сил. Мне их даже не хватает, чтобы сказать детям, что я их люблю. И что не будь их, я бы прыгнул.
И все же я присоединюсь к тебе с музыкой и с нашей с тобой главной мелодией “Мы”.
Как ты догадываешься, это играет не Натан и не Лиза.
Играет наш внук.
У нас есть внук, Мадди.
Он квинтэссенция твоей жизни, моей, нашей общей.
Однажды настал день, когда он заявил о себе.
Вскарабкался на табурет и устроился рядом с дедом, каковым я являюсь и которого он никогда не боялся, хоть я и старался не подпускать его близко, стремясь защитить от того, кем я был. Меня пугала сама возможность полюбить его.
Страшил риск причинить ему зло.
Я продолжал бояться самого себя, Мадди.
Не сердись на меня за это…
Он поднял на меня огромные глазищи – твои или, правильнее, глаза своей матери – и спросил: “Научишь меня?”
И, честное слово, в этот миг я не вспомнил ни о своих родителях, ни о вреде, который они нам причинили.
Я подумал о тебе.
Я подумал о себе.
И спокойно примирился со всеми.
Ты была здесь, рядом, так близко, что я ощущал твой аромат и слышал твой шепот.
Никогда еще твое присутствие не было таким мощным.
Я больше ничего не боялся и научил его играть на фортепиано.
С тех пор он играет и играет. С огромным наслаждением. В любое время дня и ночи. Он сводит с ума родителей и делает счастливым деда.
Надеюсь, ты его видишь.
Он провожает меня на моем пути к тебе.
Он играет для нас обоих. Он знает все о тебе.
Я попросил Натана подарить ему от нашего имени мой рояль и все партитуры. Я решил, что ты не будешь возражать.
Натан смотрит на меня в упор. Он борется с печалью, чтобы защитить своего ребенка.
Благодаря тебе я не покинул своего сына.
Я горжусь тем, кем он стал.
Он сильный. Он нежный.
Лиза считает, что он достоин доверия.
Он потихоньку стирает со щеки слезу и шепчет: “Теперь ты можешь уйти, папа… Прощай, папа”.
Надо мной склоняется
