Но что самое ужасное, вышли они не сразу. Мать сумела затянуть дискуссию с кондуктором еще на целую остановку, и в конце концов пешком им пришлось идти совсем недалеко. Лишь тогда, неизбежно, наконец-то. «Просто неслыханно, — сказала мать, с негодованием глядя на сына. — Он требует, чтобы я платила за тебя как за взрослого! Идем, прогуляемся пешком, погода хорошая!»
Виктор подал метрдотелю кредитную карту.
— Спишите всю сумму с моего счета! — сказал он. «Золотой телец» может не церемониться, он сам разочтется со школой.
— Виктор, ты в своем уме? Пройс никогда…
— А это, — Виктор небрежно вытянул из бумажника тысячешиллинговую купюру, — для вас!
— Покорнейше благодарю, большое спасибо!
— Виктор, так нельзя, ты не можешь платить за все! Мне бы даже… Сколько там всего? Нет, погоди! Я хотя бы часть тебе отдам!
Пожалуйста, мать Мария, давай обойдемся без публичных дискуссий о процедурах оплаты и о разделе, и какова доля, и не нужен ли нам карманный калькулятор, и нельзя ли наличными, пожалуйста, не надо! Он покачал головой.
— Будьте добры, вызовите нам такси. — И Хильдегунде: — Брось, госпожа учитель религии, раввин заплатит! — Он невольно усмехнулся, глядя на ее озадаченное лицо. — Потом объясню. Пошли!
Нас тут достаточно долго поили-кормили… Вперед, в широкий мир! Прощай, детство!
Детство матери, запакованное в картонки, эти горы, эти штабеля во всю стену, которые одновременно были и детством Виктора, его «домом», — все это в один прекрасный день вдруг исчезло. На каникулах Виктор приехал домой и поначалу видел лишь исчезновение. Никаких штабелей картонок и ящиков, ни единого «книгодержателя» не осталось в квартире, которая вдруг показалась мальчику, с удивлением обходившему свой «дом», непривычно просторной, чуть ли не обширной, будто он сам съежился, умалился. В спальне стояла новая широченная кровать, вместо двух старых, разделенных картонной перегородкой, но сперва он заметил только отсутствие старых кроватей и ящичной «пещеры».
— Французская кровать, — гордо объявила мама.
В гостиной открывался прямо-таки поразительно свободный обзор на темную стенку красного дерева, которая теперь лучше освещалась из окна, поскольку отсутствовала комнатная липа.
— Ее раздавили, — сказала мать.
— Раздавили?
— Да, когда вывозили коробки, один из штабелей рухнул и раздавил ее.
В прихожей, где стена картонок была пониже, потому что их нет-нет забирали, когда дядя Эрих получал заказ, где было так удобно, придя домой, бросить пальто, располагалась теперь настоящая вешалка: наклеенная или привинченная к стене искусственная кожа цвета «мозоли» (отец, качая головой), в раме из деревянных планок, а на ней рядком пять латунных крючков. На полу — латунное ведро в том же стиле, «для зонтиков». Но зонтиков там не было, мать пользовалась складным, а он бы бесследно исчез в этом ведре. Однако ведро продавалось в комплекте с вешалкой. Когда Виктор повесил на крючок свое пальто с капюшоном, мать немедля сняла его оттуда и убрала в шкаф — «чтобы не завешивать новую вешалку».
Виктор так и не узнал, да, наверно, все равно бы не понял, какими уловками и средствами дядя Эрих умудрился избежать злостного банкротства. Но скромная «компенсация», какой он отделался, съела и остатки состояния бабули, и ее первые сбережения на поприще массажистки.
— Сколько раз уже я начинала с нуля! — сказала бабуля, пожав плечами.
— С нуля, с нуля, вечно с нуля! — кричала мама. — Дождаться бы, когда эта семья научится считать до трех!
Но для матери Марии началось счастливое время: ее брат Эрих в Вене давно уже не появлялся и потому не действовал ей на нервы. Ей казалось, жизнь пришла в норму: когда Эрих все потерял, она смогла купить себе французскую кровать и вешалку.
— Теперь у моей квартиры наконец-то есть лицо… если кто придет!
Кто к ней придет? Не Виктор. Виктор сидел в интернате. Кроме как на каникулах, а тогда, придя домой, слышал, что тем временем произошло, звучало это как далекий рокот, идущий непонятно откуда — от автомагистрали, от леса или от моря.
Эрих нашел себе место представителя по сушилкам для волос. Впрочем, продажа сушилок — дело почти безнадежное. По сравнению с ними книгодержатели расходились как горячие пирожки. Ведь совсем недавно парикмахеры забраковали первые послевоенные сушилки и закупили сушилки нового поколения, за которые большей частью еще выплачивали рассрочку. Вполне возможно, Эрих и получил это место потому только, что его предшественник насытил рынок и удалился на покой. Эрих колесил по всей Австрии на кирпично-красном жучке-«фольксвагене» фирмы «Парикмахерское оборудование Кампита» и, в сущности, жил на плату за наезженный километраж. Ему понадобился почти год, чтобы, при мизерных комиссионных, оплатить из этих денег красивый темно-синий костюм («полуночно-синий цвет»), который он приобрел, как только получил работу.
— Главное, — сказал он как-то вечером, ужиная у Марии и Виктора, — внешний вид, я всегда так говорю! — Он задумчиво обвел взглядом комнату, где совсем недавно обретались его книгодержатели, открыл новую бутылку пива, сделал глоток, рыгнул. — Хороший костюм, хорошие ботинки и… — Он поднял вверх указательный палец. — В моем случае нельзя забывать и о хорошей прическе! Как я продам что-нибудь парикмахеру, если сам скверно причесан? Тут нет вопроса! — Рукой с огромным перстнем-печаткой он пригладил волосы, снова глотнул пива и был явно доволен собой.
— Когда он наконец уйдет? — шепнула мама, когда Виктор помогал ей отнести тарелки на кухню. — Если он сейчас снова скажет: принеси еще пивка! — ты ответишь: пива больше нет! Слышишь?
Эрих тем временем успел наведаться в туалет и вышел оттуда, как всегда, с мокрыми волосами. Прическа и вправду представляла собой для Эриха большую проблему. Волосы у него были на редкость курчавые, непокорно торчащие во все стороны; «в сущности, — якобы сказал однажды Эрих, самокритично и с отчаянием, — это не прическа, а косматый смородинный куст!». Самое милое дело — стрижка в стиле афро-лук, но разве такое допустимо для мужчины, который желает выглядеть элегантным господином! Ни в коем случае! Он без конца мочил волосы, носил с собой пластмассовую щетку размером в ладонь, с петлей для руки, и приминал ею свой косматый куст, ведь волосы должны пригладиться и облегать голову, не вставая дыбом, мокрые, разглаженные! Другие мужчины страдали от перхоти на плечах, а у Эриха на плечах полуночно-синего костюма были пятна от воды, и это укрепляло его самоуверенность.
— Мой Эрих себе все волосы отморозит! — с отчаянием твердила бабуля. — Вечно мочит волосы, а потом часами шастает по улице во всех деревнях и городах, от парикмахера к парикмахеру, в том числе и зимой, в жгучий мороз!
— У меня жар внутри! Я горю, это не проблема! — отвечал Эрих.
— Недавно пришел ко мне обедать, а в волосах сосульки. Сосульки! Впору обламывать их с головы, а ведь там внутри волоски! — Это бабуля.
Через год, в следующие большие каникулы, Виктор узнал: Эрих, который так горячо жаждал подняться по общественной лестнице, имел полностью оплаченный синий костюм, залысины на полголовы и, после кратковременной безработицы, новое занятие: заделался истребителем крыс.
— Если б он хоть раз в жизни отнесся к работе всерьез, то теперь покончил бы с собой! — Мама.
Впервые Виктор порадовался, что он единственный ребенок.
Теперь Эрих ходил в синем комбинезоне, и в его задачу входило раскладывать приманку, ставить ловушки и разбрызгивать отраву в подвалах или, что куда интереснее, в кухнях гостиниц и ресторанов.
— Хочешь как-нибудь отведать у «Захера» телятины? — спросил у Виктора Эрих, лицо его густо раскраснелось от воодушевления. — Я вчера там был! Крысы у них на кухне — во какие! — Он нервно расхохотался. — Или лучше в «Бристоле»? Изысканный «Бристоль»! Тараканы ордами шастают! — Он едва не задохнулся от смеха, чувствуя себя триумфатором: ну как же, получил доступ в большой мир, в желанное жизненное пространство, по крайней мере в передние и подсобки или в подвалы большого мира, и вот ведь какая штука, парень! Пусть этот мир презирал его, не давал ему подняться наверх, он знал и рассказывал: этот мир полон крыс и тараканов.
Виктор так и не узнал, в чем тут дело — в нерадивости дяди Эриха или, наоборот, в излишней старательности, но в следующие каникулы услышал, что дядя Эрих опять остался без работы. Может, в приличных венских домах исчезли крысы, может, Эрих всех их изничтожил и делать ему стало нечего? Он как бы насытил рынок? Или же крысы, невзирая на его усилия, наоборот, расплодились, так что пришлось нанимать настоящего истребителя вместо этого верхнеавстрийского бахвала?
Как бы то ни было, Эрих вытянул выигрышный билет: устроился ночным портье в почасовую гостиницу. В легендарную «Вена-Запад» возле Западного вокзала, известную среди знатоков под названием «Дикий Запад».
