И вот мы уже в верхних слоях атмосферы. Открывается такая привычная, миллионы лет знакомая мне картина Космоса! На левом экране висит холодный белый шар: это Гриада. Я устало прикладываю руку ко лбу. Было ли всё это? А может быть, это чудесный и вместе с тем страшный сон?… Петр Михайлович смотрит на меня и понимающе улыбается.
Уо сосредоточенно работает у пульта, вводя корабль в крейсерский режим. Курс — на третий спиральный рукав Галактики, к родной солнечной системе, к Земле, на которой мы не были уже сотни веков.
— Приготовиться к движению по «туннелю»! — командует Уо.
Неужели это не сказка?… Мы являемся первыми из людей, которые будут преодолевать пространство-время совершенно новым способом, как истинные властелины Космоса?…
Пётр Михайлович лихорадочно настраивает магнитофон, анализаторы, ворошит целые груды микрофильмов: видимо, он собирается запечатлеть всё, что будет происходить с нами.
— Не надо, — машет ему Уо. — Ты все равно ничего не сможешь увидеть и запечатлеть. Разве электроны и мезоны чувствуют?…
— Как это понять? — недоумевает Самойлов.
— Положись на наши приборы…
В дальней стене распахиваются двери кабин, сверкающих блеском неведомых металлов и приборов. Уо знаком приглашает занять нас две средние кабины. Он делает последние манипуляции на пульте: очевидно, переводит Голубой Шар на режим самоорганизующегося и самоуправляющегося процесса. Мощно поёт главный двигатель, ему вторит согласованная мелодия приборов. Нарастает симфония генератора энергетических полей.
Я вхожу в кабину и утопаю в огромном покатом кресле, рассчитанном на гигантов-метагалактиан. Уо заботливо надевает на кресло какой-то купол из туманно-прозрачного золотистого вещества. Возникает мягкий голубой свет, передо мной на стене загораются включённые приборы. Уо ещё раз выверяет настройку приборов и успокаивающе кивает мне головой. Захлопывается тяжёлая дверь. Проходит несколько томительных минут. Тихая песнь генераторов, доносящаяся через толщу стен, переходит в мощную симфонию: как будто неведомый бог разума торжествует свою победу над извечными силами враждебного людям Космоса. Симфония всё нарастает, крепнет, ширится. И вот она уже сотрясает весь корабль. В ней начинают преобладать всё более высокие ноты. Всё тоньше, тоньше. Я чувствую, как моё тело охватывает непонятная истома, невыразимая лёгкость, по вместе с тем и тяжесть. Постепенно гаснет сознание, и я растворяюсь в небытии. Мелькает последняя мысль: «Сейчас я превращусь в электронно-мезонное состояние материи?…»
…Откуда-то из невообразимых глубин Космоса льётся тихая песнь нарождающейся жизни. Сознание работает чрезвычайно странно: ленивыми толчками. Пройдут одна-две мысли, а потом провал, остановка… И опять всё сначала. Наконец моё сознание проясняется. С трудом открываю глаза, с большим усилием вспоминаю, что я в кабине Голубого Шара. Так же успокоительно поют приборы. Пытаюсь приподняться, но не могу: чувствую себя очень слабым. С полчаса отдыхаю. Силы прибывают ежеминутно. Распахивается дверь, и я вижу улыбающееся лицо Уо. Он сдвигает прозрачный купол и выводит меня в зал Централи. Ноги подкашиваются. Осматриваю Уо, но он выглядит великолепно. Появляется Пётр Михайлович, смешно щуря свои близорукие глаза.
Итак, мы вышли из «туннеля Син» на окраине солнечной системы.
— Наше небо! — восклицаю я, едва взглянув на экраны.
Пётр Михайлович с усилием всматривается в экраны, потом подходит вплотную к ним и тоже радостно улыбается. Холодно, но по-родному блещут звёзды Большой Медведицы, Орла, Южного Креста. Я смотрю на универсальные часы: прошло ровно два часа с тех пор, как я лёг в кабину. Тридцать тысяч световых лет за два часа! Вот оно — истинное господство над Космосом!
В правом углу экрана светит зеленоватый диск. «Да это же Плутон», — думаю я, но через секунду меня одолевают сомнения. Уо углубляет фокус изображения, и я вижу цветущие равнины под прозрачными крышами, леса, возделанные поля, фабрики и заводы, города и дороги. Академик вытаскивает из недр своего костюма карту солнечной системы, чудом сохранённую им на Гриаде. Мы сверяемся с картой. — да, сомнений быть не может, — это Плутон.
— Но ведь Плутон — ледяная пустыня, абсолютно безжизненный мир? — недоумеваю я. — Здесь располагался космодром фотонных ракет. Что же тут теперь? Новая Земля?…
— То было миллион лет назад, когда мы пролетали здесь на «Урании», — напоминает мне Пётр Михайлович. — А в настоящую эпоху разум человека, вероятно, покорил самые отдалённые уголки системы, сделав их пригодными для жизни.
Голубой Шар снижает скорость до пятидесяти тысяч километров в секунду. Ему не страшны метеоры, поэтому он может позволить себе такую скорость и внутри солнечной системы. В течение нескольких часов на экранах Централи проплывают планеты-гиганты: Уран, Нептун, Сатурн, Юпитер… На Марсе мы видим картину такого же, как и на Плутоне, прекрасного цветущего сада.
— Смотри! — показывает Пётр Михайлович на верхний экран обзора.
Переливаясь туманно-серебристыми волнами, на экране с каждой минутой растёт зеленоватый шар. Наши сердца забились от радости.
— Земля!… Колыбель человечества!… Родина!… — шепчу я словно во сне.
Через безмерную даль пространства, через гигантские промежутки времени пронеслись мы, чтобы коснуться её материнской груди и, подобно Антею, набраться новых сил для грандиозного путешествия в другую Метагалактику.
Вместо эпилога
— Неужели мы прожили по миллиону лет?…
И Лида счастливо смеётся. В её глазах стоят слёзы. Она отбрасывает непослушные золотые волосы, падающие на лоб.
— Когда ты вывел меня из Пантеона Бессмертия и я увидела миллионы рукоплещущих людей, прекрасных, сильных, радостных, и необыкновенный Голубой Шар, висящий над крышей Пантеона, трёхметровых гигантов-метагалактиан, я подумала, что всё это только чудесный сон. И потом этот памятник с вашими портретами, и надпись, говорящая о том, что на Земле идёт второй миллион лет цивилизации!… Как долго тебя не было!…
В который уж раз я снова рассказываю ей о нашем путешествии к центру Галактики о далёкой Гриаде, о гигантах. Мы сидим, обнявшись, и долго молчим. Чудесный свежий ветерок искусственной атмосферы Голубого Шара обвевает наши разгорячённые лица.
Чуть смущаясь и делая вид, что он нас не замечает, поодаль стоит милый старикан Самойлов. Он бросает пищу рыбам, плавающим в бассейне; мы находимся в огромном зале-парке Голубого Шара, где есть всё: искусственный водоём, цветы и деревья, необычайные птицы, голосисто распевающие свои вечные песни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
