Но еще до того, как туда была направлена группа задержания, выяснилось, что этот человек был не кто иной, как Уинстон Черчилль, добровольно вызвавшийся командовать батальоном на Западном фронте: его вынудили оставить должность первого лорда Адмиралтейства после провала операции в Галлиполи. Посетив траншеи, расположенные к югу от позиций Фосетта, Черчилль написал: «Повсюду мусор и грязь, беспорядочно разбросанные могилы вырыты прямо в оборонительных укреплениях, ноги и одежда увязают в земле, везде вода и нечистая жижа, и над всем этим в сиянии луны скользят чудовищные полчища исполинских летучих мышей, и прибавьте к этому неумолчный аккомпанемент винтовок и пулеметов да еще смертоносное жужжание и свист проносящихся над головой пуль».
Фосетт, привычный к нечеловеческим условиям жизни, отлично удерживал свои позиции, и в январе 1916 года ему присвоили звание подполковника и назначили командовать бригадой, где было более семисот бойцов. Нина постоянно уведомляла Королевское географическое общество о его деятельности. В письме от 2 марта 1916 года она сообщала: «Он прекрасно держится, несмотря на то, что три месяца постоянно находится под пушечным огнем». Несколько недель спустя она извещала общество, что он командует девятью батареями, а это гораздо больше, чем обычно входило в состав бригады. «Так что вы сами можете себе представить, как тяжело он работает, — сообщала она, добавляя: — Конечно, я рада, что ему представилась возможность применить свой талант организатора и вождя, потому что все это помогает сражаться за победу». Нина была не единственным человеком, громко восхищавшимся его способностями. О Фосетте постоянно упоминали в донесениях как о несущем «отважную» и «превосходную» службу под огнем.
Даже в окопах Фосетт пытался оставаться в курсе амазонских событий. Он узнавал об экспедициях, которые возглавляли антропологи и путешественники из Америки, пока еще не включившейся в войну, и эти отчеты лишь усиливали его опасение, что кто-нибудь откроет Z раньше, чем он. В письме к своему давнему ментору Ривзу он признавался: «Если бы вы только знали, как дорого обходятся эти экспедиции, если говорить о физическом напряжении, то вы, я убежден, поняли бы, как много для меня значит та работа, которую я чувствую себя обязанным завершить».
В особенности у него были причины беспокоиться насчет доктора Раиса. Фосетт был потрясен, когда КГО в 1914 году вручило доктору золотую медаль за его «выдающийся труд в верховьях Ориноко и на северных притоках Амазонки». Фосетт был глубоко уязвлен тем, что его собственные усилия не получили такого же признания. Затем, в начале 1916 года, он узнал, что Райс готовит новую экспедицию. Судя по информационному сообщению в «Джиографикэл джорнэл», «обладатель нашей медали» доктор Райс намерен был подняться по Амазонке и Риу-Негру с целью «внести дальнейший вклад в наши представления о регионе, прежде уже исследовавшемся им». Зачем доктор возвращается в тот же район? В сообщении не было почти никаких подробностей, за исключением упоминания о том, что доктор Райс строит сорокафутовое моторное судно, способное передвигаться по болотам и везти до семисот галлонов бензина. Оно наверняка стоит целое состояние, но для миллионера это пустяки.
Той же весной, во время жарких боев, Фосетт получил письмо от Королевского географического общества. В нем говорилось, что, признавая его исторические заслуги в картографировании Южной Америки, его также награждают золотой медалью (общество выпустило две золотые медали, равно почетные: Фосетту присвоили медаль Основателя, а доктору Раису — медаль Попечителя). Это была такая же честь, как награды, присужденные исследователям ранга Ливингстона и Бёртона: «мечта всей его жизни», как выразилась Нина. Даже предстоящая экспедиция доктора Раиса и продолжающаяся война не могли притушить восторг Фосетта. Нина, заметившая Келти, что подобные случаи выпадают «лишь раз в жизни», тут же начала планировать вручение медали; оно было назначено на 22 мая. Фосетта отпустили ради этого в увольнение. «Я обладатель этой медали, и я доволен», — заявлял он.
После церемонии он поспешил обратно на фронт: из полученных им приказов явствовало, что британское командование начинает неслыханное наступление с целью положить конец войне. В начале июля 1916 года Фосетт и его бойцы заняли позиции вдоль тихой реки на севере Франции, обеспечивая прикрытие для тысяч британских солдат, вылезавших по лесенкам из грязных окопов и маршировавших на поле боя, сверкая штыками и размахивая руками, точно на параде. С высоты Фосетт, верно, видел немецких стрелков, которым по идее уже полагалось быть уничтоженными за недели артподготовки и бомбардировок. Стрелки появлялись из дыр в земле, поливая наступающих из пулеметов. Британские солдаты падали один за другим. Фосетт пытался прикрыть их огнем, но это оказалось невозможным — защитить солдат, идущих прямо на пули, восемнадцатифунтовые снаряды и огнеметные струи. Никакие силы природы, властвующие в джунглях, не помогли ему подготовиться к этой бойне, задуманной человеком. Клочки писем и фотографий, которые солдаты взяли с собой на поле боя, реяли над их трупами, точно снег. Раненые, вскрикивая, ползли в воронки. Фосетт окрестил это побоище Армагеддоном.
Это была знаменитая битва при Сомме: немцы, также понесшие огромные потери, в письмах домой называли ее «кровавой баней». В первый день наступления погибли около двадцати тысяч британских солдат, почти сорок тысяч были ранены. История британской армии не знала такого количества жертв, и многие на Западе начали считать «дикарями» именно европейцев, а не каких-то туземцев из джунглей. Фосетт, цитируя одного из своих спутников, писал, что каннибализм, по крайней мере, «дает разумный мотив для убийства человека, чего вы не можете сказать о цивилизованном способе ведения войн».
Когда Эрнест Шеклтон, почти полтора года пешком бродивший по Антарктиде, высадился в 1916 году на острове Южная Георгия, он сразу же спросил: «Скажите, а когда кончилась война?» Ему ответили: «Война не кончилась… Европа сошла с ума. Весь мир сошел с ума».
Противостояние все тянулось, и Фосетт часто оказывался на передовой, среди живых трупов. В воздухе пахло кровью и дымом. Окопы превратились в болота, состоявшие из мочи, экскрементов, костей, вшей, червей, крыс. Дождь размывал их стенки, в грязной жиже иногда тонули люди. Однажды кто-то из солдат стал медленно погружаться в яму, наполненную грязью, и никто не мог дотянуться до него и помочь выбраться. Фосетт, всегда находивший для себя прибежище в мире природы, больше не узнавал ее среди разрушенных бомбами деревень, деревьев, лишенных листвы, воронок и высушенных солнцем скелетов. В своем дневнике Лайн писал: «Сам Данте никогда не отправил бы грешные души в столь жуткое чистилище».
Время от времени Фосетт слышал звук, напоминающий звон гонга: это означало, что начинается газовая атака. Снаряды распыляли фосген, хлор или горчичный газ. Одна медсестра описывала пострадавших — «обожженных, в огромных гноящихся волдырях горчичного цвета, ослепших… слипшихся друг с другом, постоянно бьющихся за глоток воздуха, от голосов остался только шепот, и они шепчут, что глотку у них перехватывает и они знают, что вот-вот задохнутся». В марте 1917 года Нина отправила в КГО письмо, где сообщала, что ее мужа «отравили газом» после Рождества. В кои-то веки Фосетт все-таки пострадал. «Он некоторое время мучился от последствий действия яда», — писала Нина, обращаясь к Келти. Бывали дни похуже прочих: «Сейчас ему лучше, но он еще не до конца оправился».
Вокруг Фосетта то и дело умирали люди, которых он знал или с которыми был связан. Война унесла жизни более чем ста тридцати членов КГО. Кингсли, старший сын Конан Дойла, умер от ран и гриппа. Погиб геодезист, с которым Фосетт работал в Южноамериканской демаркационной комиссии. («Он был хороший парень, мы все так считали, — писал Фосетт Келти. — Мне очень жаль».) Один из его друзей по бригаде погиб при взрыве, когда спешил кому-то на выручку — акт «в высшей степени самоотверженный и жертвенный», как писал Фосетт в официальном рапорте.
Ближе к концу войны Фосетт стал описывать некоторые кровавые события, которым он стал свидетелем, в специальной рубрике одной английской газеты под заголовком «Письма британского полковника, повествующего о чудовищной бойне». «Если вы можете вообразить себе 60 миль линии фронта, глубиной от одной мили до тридцати, буквально усеянной мертвецами, иногда насыпанными небольшими холмиками, — писал Фосетт, — то вот вам представление о той цене, которую приходится платить. Множество людей движутся на убой нескончаемыми волнами, они накрывают колючую проволоку и наполняют окопы мертвыми и умирающими. Это подобно неудержимой силе муравьиной армии, в которой давление новых и новых волн подталкивает легионы, идущие впереди — на гибель, хотят они того или нет. Никакая граница не сможет сдержать напор этого людского прилива, этих нескончаемых убийств. На мой взгляд, перед нами самое чудовищное свидетельство того, к каким жутким последствиям неизменно приводит необузданный милитаризм».[71] Он делает вывод: «Цивилизация! Господи помилуй! Для тех, кто видел все эти ужасы, само слово „цивилизация“ — нелепость. Это безумный взрыв самых низменных человеческих чувств».
