- Да что ты разлегся, как дома! - ворчит кто-то на товарища. - Стволом прямо в нос тычешь!
- В тесноте, да не в обиде. - Это шепот Бижуманова. - Вон ребятки наши на каком просторе в чистом поле остались...
- И повоевать не успели, - вздохнул совсем рядом Алешин. - Я крикнул: "Ложись!" - не слышали. Эх, парни, парни...
Вдруг понимаю, что почти никто не спит. Непроизвольно начался разговор о только что пережитом. Четырех бойцов мы потеряли убитыми. Все они были молоденькими парнями - лет по 18 - 19. Никто из них не имел фронтового опыта, и пали они в первом же бою.
Возвращаясь мысленно назад к этой осенней фронтовой ночи, всякий раз думаю: наверно, это естественно, что я уже в роли ветерана, бывалого человека, с высот своей житейской зрелости размышляю о действиях молодых солдат в первом для них бою, горестно сокрушаюсь, что не сумел тогда им помочь, что, возможно, не все сделал, чтобы уберечь их от вражеской пули... Мне тогда и в голову не приходило, что я был их ровесником. И те, кто меня окружал, солдаты тридцати - сорока лет, я в этом убежден, считали естественным, нормальным мое с ними, если можно так сказать, равенство. В известной мере, конечно, потому что я был их командиром. Но главным, определяющим, все же было другое.
Думается, здесь сознательно или несознательно принимался во внимание опыт войны. Именно он являл собой как бы основное мерило зрелости, давал право, в хорошем смысле этого слова, возвышаться над новичками, судить об их поведении с позиции более умудренного жизнью человека. Хотя нужно отметить, что экстремальные обстоятельства фронтовой жизни с необычайной интенсивностью формировали сознание, психологию совсем еще молодых людей, раньше обычного делали их взрослыми, самостоятельными, уверенными в себе. В этом смысле я пытаюсь волей-неволей провести аналогию с сегодняшним днем, с мирными учебными буднями таких же, как и мы когда-то были, восемнадцатилетних ребят. Не могу оправдать тех командиров, тех воспитателей, которые излишне опекают молодых солдат, опасаются их поставить в такие обстоятельства, где бы они полнее сумели проявить свои качества. Нет, я, конечно, совершенно отчетливо осознаю, что в мирное время невозможно создать условий, похожих на фронтовые. Как бы мы этого ни хотели, но надо быть объективными, не терять чувства меры. Однако понимание этого не освобождает командира от необходимости настойчиво искать возможности всякий раз поставить своих подчиненных на занятиях, тактических учениях в такие условия, чтобы они хоть как-то вкусили сладостные и в то же время горькие ощущения самостоятельности.
Мне не один раз приходилось видеть, как на ротных тактических учениях командиры избегали каких-либо усложнений обстановки, стремясь выглядеть хорошо в глазах присутствующего начальника. Добиваться таким путем безупречности в действиях подчиненных - значит не думать о главном: как люди поведут себя в реальном бою.
Однажды зимой на обычных занятиях по тактике командир роты отчитывал взводного - молодого лейтенанта, три месяца назад закончившего училище:
- Из-за вашей самодеятельности всем краснеть приходится!
А между тем офицер проявил инициативу из лучших побуждений, но его подвела неопытность. И не стоит из-за этого командиру роты краснеть, а тем более отбивать охоту у подчиненного к "самодеятельности". Чего мы в таких случаях боимся? Ошибок? Но ведь ошибка обучающихся - это отличное "наглядное пособие" для командира, это лучший побудитель обучаемых к самоанализу, это те нелегкие ступени, которые при разумной педагогической поддержке ведут человека к зрелости, открывают перед ним нелегкие и заманчивые горизонты самосовершенствования.
Повторяю, тогда, на войне, я, старший лейтенант, так не размышлял. Но зато теперь я понимаю, что люди, которым была вверена моя судьба, даже на фронте об этом не забывали. Не помню, чтобы Николай Терентьевич Волков или Иван Федорович Архипов хоть как-то внешне проявили обидную снисходительность к моему возрасту. Нет, меня хвалили и ругали (а последнее случалось гораздо чаще) как командира роты, в руках которого судьбы десятков людей, от воли и разума которого зависел исход каждого боя. Мне могли что-то растолковывать, объяснять, но скидок на возраст не было, ответственность я нес наравне со всеми. Да, брошенный в самое пекло, я мог погибнуть. Но это была не жестокость, а жестокая необходимость. Ко мне судьба оказалась благосклонной, а многие мои сверстники полегли на поле боя. И мы перед их светлой памятью склоняем головы. Понимаем, что в такой войне, в такой борьбе за свободу Родины жертвы неизбежны. Иное дело, что с такими утратами примириться мы никогда не сможем.
Даже в ту пору, когда война вырывала товарищей из наших рядов едва ли не каждый день, мы не могли привыкнуть к смерти того, кто с тобой делил солдатские тяготы, шел в одной атакующей цепи на врага. Ведь мы дети одной огромной советской семьи. И гибель в бою хотя бы одного человека воспринималась как наша общая боль. И тогда, на тех безымянных прибалтийских высотках, мы с парторгом Бижумановым еще раз с особой остротой испытали это щемящее, горькое чувство. Когда мы собрались написать родителям погибших солдат письма, то выяснилось, у всех отцы воевали на разных фронтах, а матери еще находились в эвакуации - в Ташкенте, Новосибирске или Куйбышеве...
Четырех раненых еще вечером отправили в госпиталь. Одному из них пуля попала в живот. Пока его доставляли в медсанбат, он потерял сознание, так и не пришел в себя... Осколок гранаты слегка зацепил гвардии младшего лейтенанта Н. Яцуру, но офицер, перевязав руку у предплечья, остался в роте.
Необъяснимым образом разговор перешел на другую тему: о личном примере, боевой инициативе, маневре в бою. Здесь "зачинщиком", по-моему, оказался гвардии сержант Туз, который вдруг бросил реплику о том, что, дескать, солдату нечего думать за командира, стремиться быть "тактиком".
- Выполняй команды, приказы, и больше шансов будет живым остаться, да еще и героем будешь, - как мне показалось, с умыслом заводил он остальных. - Надо четко выполнять приказы, а не мнить себя полководцем.
- Э нет! Еще Суворов говаривал, что каждый солдат должен знать свой маневр. А сержант тем более, - пришивая у коптилки подворотничок, не согласился с ним гвардии старший сержант Алешин. - Может, из-за таких убеждений ваш взвод и потерял людей?
- Ну это ты брось! - не на шутку рассердился Туз. - Наш взвод атаковал первым. Нам больше других и досталось.
- Не скажи, - возразил Алешин. - Вот Бижуманов тоже в числе первых атаковал. А у них нет ни одного погибшего, потому что каждый ясно понимал свою задачу, свой маневр. Да и все бойцы его отделения, особенно Трунов и Жданов, знали, как, во имя чего и что им делать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
