Пополнению мы обрадовались, потому что в роте автоматчиков к этому времени насчитывалось всего 29 человек, а из командного состава осталось всего двое - я и парторг гвардии старший сержант Бижуманов. Оба офицера Румянцев и Яцура выбыли из строя по ранению (через месяц Николай Яцура вновь возвратился в полк).
Стрелковая рота сразу же заняла оборону в центре и на правом фланге. Расставив людей, Огальцов пришел ко мне со своим ординарцем.
- Слушай, Манакин, - предложил он, - а что, если мы совместным броском продвинемся вперед, чтобы захватить во-он тот объект.
Он показал на полуразвалившийся двухэтажный кирпичный дом, что стоял метрах в 150 от нас.
- Представляешь, какое будет чудесное место для снайперов. Да и нам будет просторно для маневра.
- Подождем Генералова, - подумав, ответил я. - Что-то не нравится мне это затишье.
Когда совсем рассвело, на реке показалась лодка. Всего одна. И плыла она открыто, не маскируясь. Сидящий на корме офицер часто вставал и рассматривал наш берег. Тогда я подумал, что такое лихачество фашисты ему не простят. Но выстрелов с их позиции почему-то не было, и это показалось нам странным.
В лодке приплыл начальник связи нашего полка гвардии майор Тихомиров.
- Кончай воевать, гвардия, - завидев нас, сказал он. - Переправляйтесь обратно. А тебя, Манакин, вызывает командир полка. Для личной аудиенции.
В штабе полка уже знали все новости. Пока наша 61-я армия с жестокими боями продвигалась к Риге с востока, войска 2-го Прибалтийского фронта прорвались к столице Латвии с юга, разгромили вражеские дивизии на левобережье Западной Двины и полностью очистили город от немецко-фашистских захватчиков.
Большую роль в битве за столицу Латвии сыграла и наша армия. Она сковала большие силы врага, нанесла значительные потери основной группировке гитлеровцев и не позволила немецкому командованию маневрировать своими силами, перебрасывать их с одного направления на другое.
Гвардии подполковник Н. Т. Волков и гвардии майор И. Ф. Архипов тепло поздоровались со мной, поздравили с успешным выполнением боевой задачи по захвату плацдарма. Потом командир полка пригласил меня к столу, где на широких струганых досках лежала топографическая карта:
- Полку поставлена новая задача. Будем выдвигаться на новое направление. Ты с разведвзводом идешь в авангарде. Смотри и запоминай маршрут, потом нанесешь на карту. И чтобы ни гу-гу! Понял?
Карандаш в руках Волкова заскользил от Риги к Елгаве, Шяуляю, дальше к Тельшяю и остановился у местечка Седа.
- Район сосредоточения полка - Баложи. - Николай Терентьевич выпрямился, бросил карандаш на карту, - Совершить этот переход надо за две недели.
- За сколько?! - вырвалось у меня.
- За целых две недели, - подтвердил спокойно командир полка. - Темп движения - пятьдесят пять - шестьдесят километров в сутки. Вы задаете этот темп. Ясно?
И опять мы шли ночами по разоренной войной земле. У одного из хуторов под Шяуляем нас встретили хлебом-солью пожилой литовец и его жена. Это очень растрогало солдат. Занимался новый день, и мы решили остановиться, передохнуть в длинном полусгнившем сарае. Дочь хозяйки, ее звали Алдона, принесла нам полное ведро вареной в мундире картошки. Мы поделились с хозяином сахаром и консервами. После обеда рядовые Жданов и Калиниченко взялись помогать литовской семье чинить покосившуюся пристройку к дому.
Ладно и сноровисто работали они. Алексей Жданов был с Алтая, до войны плотничал, искусно рубил деревянные избы. И здесь он поразил хозяев своим умением виртуозно работать топором.
За четыре часа Жданов и еще несколько солдат, помогавших ему, отремонтировали пристройку и поправили кровлю на избе.
- Ачу, - сказала хозяйка.
- Ачу лабай, - добавила Алдона, неожиданно поцеловала Алексея в щеку и убежала.
Потом Жданов достал свой баян и, широко растянув мехи, лихо заиграл "Яблочко". Солдаты просыпались, подсаживались к нему. Вскоре пришли Алдона и сама хозяйка. И вот уже над литовской равниной понеслась раздольная и задумчивая русская песня "Ой, туманы мои, растуманы".
А хозяин, видимо, был любителем поговорить. С трудом подбирая русские слова, он рассказывал о Шяуляе, где родился, о том, что фашисты разрушили город, а в нем осталась его сестра с пятилетним сыном, и он не знает, что с ними. Литовец дал мне адрес и попросил, если мы окажемся в Шяуляе, и если окажется целым дом по этому адресу, и если в доме кто будет, сказать сестре, чтобы шла жить к нему на хутор.
С наступлением темноты мы тепло попрощались с гостеприимными хозяевами и пошли на Шяуляй.
Город нас поразил своими разрушениями. Фактически в нем не осталось ни одного неповрежденного здания. На улице Вильняус, где должна была жить сестра пожилого литовца с хутора, не осталось ни одного дома. Все лежало в развалинах, в пепле. Даже жителей не было видно. А вот у полуобгоревшего вокзала мы увидели большое скопище беженцев. Были среди них русские и белорусы, литовцы и поляки, украинцы и латыши. Все они куда-то собирались уезжать вместе со своим нехитрым домашним скарбом.
Под разлапистой липой, среди облетевшей листвы, сидела молодая женщина со спящим малолетним сыном на руках... "А вдруг это сестра нашего гостеприимного хозяина?" - подумал я и спросил, откуда она.
- Из Витебска, едем в Клайпеду, - ответила женщина по-русски с белорусским акцентом.
Не успел я сказать и слово, как мальчуган проснулся и сразу же попросил:
- Дядя солдат, дай хлебушка.
Женщина виновато улыбнулась, пояснила:
- Второй день ничего не ел, кроме мерзлой бульбы, что выкопали на брошенном огороде.
- Алексей! - позвал я Жданова, который недавно стал моим ординарцем. Поищи в рюкзаке, что у тебя есть из харчей.
Жданов достал полбуханки хлеба, банку консервов, несколько кусочков сахара. Не успел он отдать их белоруске, как был буквально окружен детьми.
- Дуонас! - жалобно просила девочка лет четырех, протягивая к нам свою худенькую ручонку. - Дуонас!
- Хлеба! - требовал чуть постарше мальчик в рваном треухе.
- Что у тебя еще есть? - спросил я у ординарца. - Отдай им.
- Одна буханка, и все, - ответил Алексей и начал ломать хлеб и раздавать ломти детям.
Получив свою порцию, девочка, просившая "дуонас", ответила "ачу", отошла в сторонку и начала жадно есть, с опаской посматривая на других детей, которые терпеливо ожидали своего куска.
Потом я часто вспоминал эту белокурую девочку с голубенькими глазами. Но запомнилась и другая картина.
Было это в Тельшяе. На привокзальной площади, как и в Шяуляе, неимоверная толкотня. На станции стояли воинские эшелоны. Их было несколько. Из теплушек выглядывали солдаты, перекидывались словами с беженцами. Дескать, откуда, куда, зачем?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
