— Не думаю, что влюбиться в хорошенькую девушку — преступление, — мягко возразила Клементина. — Вот сидит одна, — продолжала она, указывая на дамскую шляпку в проезжавшем мимо автомобиле, — если кто-нибудь сейчас, не зная ее, влюбится в нее, это же не будет преступлением.
— Она не стоит и двух пенни, — возразил Томми, не допускавший, что даже необыкновенной красоты женщина могла бы сравниться с его Дульцинеей, — она даже не смазливенькая. Но предположим, что она красива, то для того, кто в нее влюбится и никогда даже не скажет ей об этом, конечно, это не будет преступлением, но для нищего, который сообщит ей и возьмет взамен ее любовь, это будет подлостью.
Нужно вспомнить, что Томми еще не знал, что на его имя лежат в банке две тысячи фунтов старого Джо Дженкса.
— Вы говорили с Эттой? — осведомилась Клементина, чувствуя, что ее и тянет, и отталкивает от него.
— Сегодня утром, — рассматривая песок, объявил Томми, — пока мы вас ждали в отеле.
— О, — удивилась Клементина.
— Вашей вины тут нет, — мрачно успокоил ее Томми, — виновата ее проклятая перчатка. Она попросила застегнуть ее. Зачем женщины носят слишком узкие перчатки? Почему они не могут носить такие же свободные, как мужчины? Я начал возиться над проклятой штукой, как-то поднял ее руку перпендикулярно ее лицу… наклонился к ней… Она также смотрела… Вы понимаете… — он остановился.
— Да, я понимаю, — кивнула Клементина. — Но Этта, наверное, была рассержена?
— В том-то и дело, — каялся несчастный победитель, — что она не рассердилась.
— Она не рассердилась? — переспросила Клементина.
— Нет, — был ответ.
— Я шокирована ее поведением, — заявила Клементина. — Она была на моем попечении и пользовалась моим гостеприимством. Она не имела права влюбляться в моего… — она минуту колебалась, — в моего больного гостя.
— Недурной больной, — не желая сваливать на Этту вину, возразил Томми. — Бедную крошку не в чем обвинить. Во всем виноват я, но я не мог иначе… Один только Бог знает, зачем он создал такое очаровательное существо.
Клементина положила свою руку на его. При этом прикосновении он поднял на нее глаза. Он увидел в ее глазах что-то, чего раньше в них не видел. Он был слишком молод, чтобы понять, что это такое.
— Вы правы, мой милый мальчик, — сказала она. — Бог это знает. Он делает все к лучшему. Вы действительно любите эту девочку?
— Люблю ли, — закричал Томми. — Я…
— Да, да, — поспешно перебила его Клементина. — Я убеждена в этом. Не нужно доказательств. — Она много перенесла за последние недели и выслушивать любовные дифирамбы, обращенные к другой, было для нее чересчур много. — Я хотела только знать, любите ли вы ее как мужчина?
— Да, — ответил Томми.
— И она любит вас?
Томми торжественно кивнул головой.
— Так для какого черта портите вы мне сегодняшний великолепный день?
Он круто повернулся и уставился на нее.
— Вы не сердитесь на меня и не считаете меня негодяем?
— Вы оба — невинные овечки, вот вы кто, — заявила Клементина.
Томми ухмыльнулся. Она называет его, двадцатитрехлетнего мужчину — невинной овечкой? Много она в этом понимает.
— Во всяком случае, — возвратился он к своей теме, — вы совсем не похожи на других людей. Вы совершенно иначе смотрите на вещи. Многие сказали бы, что я поступил отвратительно. Адмирал Канконнон вышвырнет меня из дому, когда я приду просить руки его дочери. Есть, кажется, баллада на такую тему, — засмеялся он. — Я думаю, лучше пока не иметь дела с адмиралом.
— Я этого не думаю, но считаю, что пока лучше расстаться.
Этот же совет она дала и Этте, когда та пришла перед сном поделиться с ней чудесной новостью. Та больше всего удивлялась, как могло такое чудо из мужчин, как Томми, обратить на нее внимание.
— Мы завтра покидаем Париж, — застегивая перчатки, заявила на другой день Клементина. — Я должна работать, и Томми должен работать, а Этте нужно научиться готовить, шить и мыть кастрюли. Каникулы кончились. — Сообщение было встречено одобрением.
— Нельзя ли отложить еще на день, — попросила Этта.
— Вам же необходим лишний день, чтобы собраться, — поддержал ее Томми.
— Мы уезжаем завтра, — непреклонно повторила Клементина.
Этта посмотрела на Томми и печально слизнула с кончиков пальцев приставший к ним крем от эклера. Они пили чай в «Коломбине», что всегда доставляло Этте большое удовольствие. Она любила и полную народа комнату, и прилавок, и ряд служанок, и чай, и шоколад, и пирожные. Но больше всего она любила, как вся женская молодежь, расстраивать свой аппетит перед обедом. Она смотрела на Томми и, как изящная кошечка, слизывала со своих рук крем; но глаза Томми были устремлены на входную дверь, он привстал со своего стула.
— Всемогущий, разве это не дядя Эфраим?!
— Где? — крикнула Клементина.
Он указал, и Клементина, обернувшись, увидела Квистуса в компании двух женщин и мужчины, пробиравшегося за служанкой к свободному столику.
Они нашли его недалеко от них. Квистус сел спиной к Клементине.
— Удивляюсь, с кем это он, — сказал Томми.
— Она ужасно красива, — рассмотрев г-жу Фонтэн, решила Этта.
— Так себе, — заявил Томми, — я не люблю женщин, похожих на монахинь.
— Она совсем не похожа на монахиню, — протестовала Этта. — Она смеется и разговаривает, как все.
Клементина молча изучала лицо незнакомки. В ней проснулся инстинкт художника-портретиста. Она хотела бы иметь ее моделью, интересно, что бы получилось на холсте. Незнакомка была хозяйкой положения. Она заказывала блюда, отдавала приказания и вела разговор. Компания была, кажется, между собой близко знакома.
— Нужно сознаться, что он недурно проводит время, — заметил Томми. — Это не совсем обычно для моего дяди.
— Наверное, это потому, что он сумасшедший, — решила Этта.
— Наверное, — согласился Томми. — Я думаю, что судя по происходящему, ему теперь гораздо хуже.
— Пожалуй, — подтвердила Клементина, не отводя глаз от спутницы Квистуса.
— Может быть, разум вернется к нему, если он увидит Этту, — мальчишески расхохотался Томми. — Я пойду представлю ему ее.
— Вы этого не сделаете, — остановила его Клементина.
Но Клементина плохо рассчитала. Когда они выходили, то столы оказались сдвинутыми так, что им пришлось очутиться сзади Хьюкаби, лицом к Квистусу. Трио остановилось как раз перед квартетом.
Томми радушно протянул руку.
— Хэлло, дядя Ефраим! Что вы тут делаете?
Квистус встал, пожал протянутую руку, но ответа на вопрос не дал.
