Я побродил по улицам, заглянул в реалон, вышел, не досидев даже до середины вздорного спектакля, и в отвратительном настроении поехал в Клавестру. Примерно за километр от виллы я отпустил глидер и остаток пути прошел пешком. "Все в порядке. Это механизмы из металла, проводов, стекла, их можно собирать и разбирать", - внушал я себе, но не мог отделаться от воспоминаний о темном зале, об отрывистых голосах, о диком бормотании, в котором было слишком много смысла, слишком много самого обыкновенного страха. Я сам был, можно сказать, специалистом в этом деле, наглотался страху вдоволь, ужас перед внезапным уничтожением не был для меня фикцией, как для этих ловких конструкторов, которые, надо сказать, здорово организовали все дело: роботы занимались себе подобными до самого конца, а люди ни во что не вмешивались. Это был замкнутый цикл точнейших устройств, которые сами себя создавали, воспроизводили и уничтожали, а я только напрасно наслушался стонов механической агонии.
Я остановился на холме. Ландшафт, залитый лучами низко стоящего солнца, был невыразимо прекрасен. Изредка глидер, поблескивая, как черный снаряд, пролетал по ленте шоссе, нацелившегося в горизонт, над которым голубым облачком, затуманенные расстоянием, вздымались горы. И неожиданно я почувствовал, что не могу на это смотреть, не имею на это права, словно был в этом какой-то ужасный, хватающий за горло обман. Я сел среди деревьев, закрыл лицо руками; я жалел, жалел, что вернулся.
У входа в дом ко мне подошел белый робот и сказал конфиденциально:
- Вас просят к телефону. Дальняя связь: Евразия.
Я быстро пошел за ним. Телефон находился в зале, так что, разговаривая, я видел через стеклянную пластину двери в сад.
- Эл? - послышался далекий, но отчетливый голос. - Говорит Олаф.
- Олаф... Олаф!!! - повторил я торжествующе. - Где ты, дружище?
- В Нарвике.
- Что делаешь? Как дела? Письмо получил?
- Ясно. Потому и знаю, где тебя искать. Минута молчания.
- Что делаешь? - повторил я уже не так уверенно.
- А что я должен делать? Ничего. А ты?
- В Адапте был?
- Был. Только один день. Сбежал. Не мог, знаешь...
- Знаю. Слушай, Олаф... я тут снял виллу. Не знаю сам зачем, но... Слушай! Приезжай!
Он ответил не сразу. Когда отозвался, в его голосе чувствовалось сомнение.
- Я бы приехал. Может, и приехал бы, Эл, но ты знаешь, что нам говорили...
- Знаю. Но они ведь не могут нам ничего сделать. И вообще ну их к лешему. Приезжай.
- Зачем? Подумай, Эл. Может, будет...
- Что?
- Хуже.
- Откуда ты знаешь, что мне плохо?
Я услышал его короткий смешок, вернее, вздох: так тихо он смеялся.
- А зачем же ты тянешь меня к себе? Неожиданно мне в голову пришла прекрасная идея.
- Слушай, Олаф. Тут что-то вроде дачи. Вилла, бассейн, сад. Только... ты уже знаешь, как теперь... как они живут, да?
- Немножко знаю.
Тон, которым это было сказано, говорил больше слов.
- Вот видишь. Так слушай. Приезжай! Но сначала постарайся раздобыть... боксерские перчатки. Две пары. Побоксируем. Увидишь, как будет здорово!
- Опомнись, Эл! Где я возьму перчатки? У них же этого нет уже много лет.
- Так закажи. Не станешь же ты утверждать, что невозможно изготовить четыре дурацкие перчатки. Соорудим небольшой ринг и будем драться. Мы оба можем, Олаф! Надеюсь, ты уже слышал о бетризапии, а?
- Конечно. Я бы тебе сказал, что я об этом думаю. Но по телефону не хочу. Еще обидится кто-нибудь.
- Слушай, приезжай. А? Договорились? Он долго молчал.
- Не знаю, Эл, стоит ли.
- Ладно. Тогда скажи, какие у тебя планы. Если есть что-нибудь путное, я не стану морочить тебе голову своими прихотями.
- Никаких, - ответил он. - А у тебя?
- Я прилетел вроде отдохнуть, немного подучиться, почитать, но это никакие не планы, это... просто ничего другого я не мог придумать.
- Олаф?..
- Похоже, что стартовали мы одинаково, - пробормотал он. - В конце концов это не меняет дела. Я всегда могу вернуться, если вдруг окажется, что...
- Перестань! - нетерпеливо оборвал я. - Не о чем говорить. Собирай манатки и приезжай. Когда тебя ждать?
- Хоть завтра утром. Ты серьезно хочешь заняться боксом?
- А ты нет?.. Он засмеялся.
- Представь себе, да. И наверно, по той же причине, что и ты.
- Порядок, - сказал я быстро. - Значит, жду. Всего!
Я пошел наверх. Отыскал среди вещей, в специальном чемоданчике шнур. Большой моток. Ринговый шнур. Теперь еще четыре столбика, резину или пружину, и ринг выйдет на славу. Без судьи. Он нам не нужен.
Потом взялся за книги. Но голова была дубовая. Такое со мной уже случалось. Я тогда вгрызался Р. текст, словно жук-точильщик в железное дерево. Но так тяжело у меня не шло, пожалуй, никогда. За два часа я просмотрел десятка полтора книг и ни на одной не мог сосредоточиться больше, чем на пять минут. Даже сказки отбросил. Решил не щадить себя. Взял то, что показалось самым трудным - монографию Ферре по анализу метагенов, - и накинулся на первые уравнения, словно желал пробить головой стенку.
Математика определенно обладала спасительными свойствами, особенно для меня, потому через час я вдруг понял, о чем идет речь, и меня восхитил Ферре. Как он мог это сделать? Ведь даже сейчас, идя по проторенному им пути, я порой не мог постичь, как это происходит, и, только следуя за ним шаг за шагом, еще кое-как мог уразуметь что-то, а он должен был преодолеть все это одним рывком.
Я отдал бы все звезды, чтобы хоть в течение месяца иметь в голове нечто похожее на то, что имел он!
Пропел сигнал к ужину, и одновременно что-то кольнуло в сердце, напоминая, что я тут уже не один. Мелькнула мысль: не поужинать ли наверху? Но мне стало стыдно. Я бросил под кровать свое ужасное трико, в котором выглядел как резиновая надувная обезьяна, надел свой бесценный старенький просторный свитер и спустился в столовую. Они уже сидели за столом. Кроме нескольких банальных любезностей, мы не произнесли ни слова. Между собой они тоже не разговаривали. Им не нужны были слова. Они переговаривались взглядами, она обращалась к нему движением головы, ресниц, мимолетной улыбкой. И постепенно во мне начала нарастать холодная тяжесть, я чувствовал, как тоскуют мои руки и им хочется что-то схватить, стиснуть, раздавить. "Почему я такой дикий? - думал я в отчаянии. - Почему, вместо того чтобы размышлять о книге Ферре, о проблемах, затронутых Старком, вместо того чтобы заниматься своими делами, я вынужден надевать шоры, чтобы не пялить на девушку голодные волчьи глаза?"
Но это были еще цветочки. По-настоящему я испугался лишь тогда, когда закрыл за собой дверь своей комнаты. В Адапте после медицинского обследования сказали, что я совершенно нормален. Доктор Жуффон сказал мне то же самое. Но разве мог нормальный человек чувствовать то, что в этот момент чувствовал я? Откуда это во мне взялось? Я не был активным участником, был наблюдателем. Происходило что-то неотвратимое, как движение планеты, почти незаметное, что-то медленно, смутно, бесформенно пробуждалось во мне. Я подошел к окну, посмотрел на темный сад и понял, что это было во мне еще с обеда, с первой минуты, только требовалось время, чтобы это осознать. Поэтому-то я поехал в город, а вернувшись, сумел забыть о голосах в темноте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
