— Нагнись!!! Нагни голову к коленям и обхвати ее руками!
— Зачем?!
— Делай, что я говорю!
Я быстро нагнулась и обхватила голову руками.
— А ты?!
— Так и сиди. Я сейчас буду снижаться!!!
— Господи, господи, — словно в бреду шептала я, тихонько всхлипывая. — Господи, помоги. Господи, сохрани. Может быть, я не так религиозна, но я всегда в тебя верила, господи. Я всегда в тебя верила. Если я спасусь, я поставлю ровно столько свечек, на сколько хватит моих денег. Если я спасусь… Я же знаю, что ты есть. Я это знаю. Ты всегда меня берег и выручал. Так выручи еще раз. Пожалуйста, выручи…
Мне показалось, что мое сердце не выдержит и разорвется. Разорвется еще до того, как развалится самолет. Ведь в авиакатастрофах есть люди, которые погибают еще до того, как погибает сама страшная машина. От жуткого страха у меня свело живот и онемели ноги. Внутренний голос твердил мне, что это конец.
Буквально в считаные секунды я подумала о Денисе, о Светке, о своей милой, заботливой и любимой маме… О всех, кто меня любил и кто так сильно меня ненавидел… Я простила всех, кто когда-либо сделал мне больно и навлек на меня беду.
Я пожелала долгих и счастливых лет жизни своим врагам, которых у меня практически и не было. Мира и любви тем, кто меня никогда не любил, кто мне страшно завидовал и старался поставить подножку в самый тяжелый момент. Кто не подавал мне руки и никогда не помогал подняться. Удачи вам всем и спокойствия. Затем я попросила прощения у всех, кому сделала больно и кому нанесла хоть какую-то обиду. А их много. Их очень много. Я просила прощения за свой эгоизм, за свою беспринципность и за свою черствость. Я умоляла меня простить за то, что я никогда не умела любить. Наверно, именно поэтому меня никогда не любили другие. Я просила прощения у своих мужчин, половину имен которых я даже не помню. Но одно имя запало мне в душу. Мельников Владимир… Молодая, бесшабашная девчонка и взрослый, перспективный мужчина… Неудачница и удачливый адвокат. Я прошу у тебя прощения за мою молодость и твою зрелость. За мою беспечность и твой разум. За твою боль и мое безразличие. За твое приобретение и мою потерю. За твою устроенность и мое одиночество.
Я попросила прощения у своих родственников, с которыми я никогда не была близка, но которых всегда любила. Пусть скрыто, но честно. Я люблю вас всех, хоть вы и такие далекие, но вы совсем не забытые. Я люблю вас и очень переживаю за то, что так и не смогла сказать этого раньше. Наверно, никогда нельзя скупиться на чувства. Никогда. Но это не мы скупимся на них. Нас заставляет скупиться жизнь.
— Черт побери! — прокричал Макс. — Двигатель отказал! Нужно срочно садиться! Попробуем сесть на пузо! Можем загореться!
Я по-прежнему сидела, уткнувшись в колени, и боялась пошевелиться. Конечно, я могла приподняться и посмотреть, что там за окном, но я совершенно не хотела этого делать. Вернее, не могла, потому что не чувствовала ни рук, ни ног. Только ноющую боль в животе, отдающую в левую руку… Я знала — там за окном зловещая темнота, наверно, такая же зловещая, как сама смерть. Там дождь, ветер, а может, и оранжевое пламя, окутывающее самолет.
Почувствовав, что самолет падает, я сжалась в комок и услышала, как Макс выматерился. Я не надеялась на счастливую посадку. Я знала, что мы оба погибнем.
— Согнись и не вздумай поднимать голову, а то останешься без нее! — прокричал Макс, но я его уже не слушала.
Неожиданно меня вырвало, и я чуть было не захлебнулась в собственных рвотных массах.
Даже не пытаясь вытереться, я попыталась вспомнить то, что можно сделать при авиакатастрофе. Что можно сделать для того, чтобы выжить?! Прыгнуть с парашютом. Но у нас его нет.
Прыгать без парашюта так же бессмысленно, как высунуться в иллюминатор и звать на помощь. Надеяться на спасателей, которые должны нас искать после того, как мы упадем?.. Только будут ли: нам нужны эти спасатели…
Раздался страшный грохот. Наверно, удалось сесть. Ведь если бы мы упали, то просто не остались бы в живых. Наверно, Макс посадил самолет на так называемое пузо.
Я не видела и вообще не понимала — жива я или мертва. Я даже не знала, где я — в аду или в этой страшной действительности. А затем какая-то мрачная тишина, только шум непрекращающегося дождя. Я подняла голову и почувствовала острую боль. Я вдруг поняла, что я уже на земле. Потрогав лицо руками, я вскрикнула — в него впилось множество мелких осколков.
В нескольких метрах от меня горел врезавшийся в дерево самолет, а ко мне полз обожженный Макс. Значит, при приземлении я просто вылетела из самолета, как тряпичная кукла, а Макс находился в нем до победного. Я лежала на каком-то лугу и с ужасом наблюдала за горящим самолетом.
Я не верила, что мы остались живы. Не верила, пока ко мне не подполз Макс. Я попыталась встать, но у меня ничего не получилось. Что-то случилось с ногами. Вернее с одной, правой.
— Ты жива? — с трудом спросил Макс и сел рядом со мной.
На его красивом лице не было ни царапинки.
Зато обожженные руки напоминали сплошной волдырь. Кожа на них отошла от мяса и обуглилась.
— Жива, — простонала я и почувствовала, что глотаю собственную кровь, текущую из носа.
— У тебя нос сломан.
— Что?
— Нос болит?
— Я уже сама не знаю, что у меня болит. Наверно, все. Что у тебя с руками?
— Подгорели. Ты встать сможешь?
— У меня что-то с ногой. Может, я ее тоже сломала? Еще мне кажется, что у меня сломаны ребра. Там, где ребра, такая сильная боль…
Пламя от самолета становилось все меньше и меньше, а это значит, что давящая на нас темнота становилась все сильнее и сильнее. Боль в ногах казалась невыносимой. Я попыталась подняться, но не смогла. Стало еще хуже и еще больнее. Но я знала, что должна встать. Встать и помочь обгоревшему Максу. Он протянул мне руку, но как только я до нее дотронулась, громко закричал, перевернулся на спину и стал кататься по мокрой траве.
— Прости меня, пожалуйста, прости… — бормотала я, сплевывая собственную кровь. — Прости… У тебя же руки обгорели… Тебе больно… Там ведь кожа почти слезла… Она как гармошка… Ради бога прости…
Макс не отвечал, по-прежнему катался по траве и кусал и без того окровавленные губы. Я не сомневалась в том, что сейчас у него болевой шок. Он ничего не видит, не слышит и вообще не понимает, что происходит. Нужно переждать, больше я ничего не могу сделать. Наконец Макс пришел в себя, подполз ко мне и лег рядом.
Мы лежали на мокрой траве, касаясь плечами друг друга в мокрой, порванной и окровавленной одежде, оба мирились с раздирающей болью и наблюдали за тем, как догорает самолет. Дождь перестал. Но нам это было безразлично. Я лежала с открытыми глазами и мечтала о том, чтобы вновь потерять сознание. Если я потеряю сознание, то не буду чувствовать боль. Уж слишком она резкая и невыносимая. Собрав остатки сил, я прощупала свои ребра и с облегчением вздохнула. Переломов не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
