— А что, собственно говоря, у нас вот в этом кувшинчике? — решил поинтересоваться я.
— А в кувшинчике, молодой человек, у нас самогон. Свой, домашний. После трудов праведных очень жить помогает. — ответил хозяин, подходя к печке. Он снял заслонку и показал нам еще один глиняный горшок.
— Вот каша. Горячая. К мясу очень даже хорошо подойдет.
Пока мы разглядывали стол, женщины исчезли где-то в глубине дома. Вдруг оттуда донесся хохот Хельги и сдавленный голос Любавы:
— Что ты ржешь, дура! Помоги!
Мы рванулись на зов. Увидев, в чем дело, Зигфрид и я тоже не смогли сдержать смех. Любава, видимо, присела для чего-то на постель и практически провалилась в мягчайшие перины. Теперь она не могла оттуда выбраться без посторонней помощи так, чтобы ничего не запачкать.
Из-за наших спин раздался голос Федора.
— Ну, с этой частью вашего житья, вы похоже, сами разберетесь. Спокойной ночи. Только в бане печь затушить не забудьте, когда попаритесь.
Когда за Федором закрылась дверь, Зигфрид посерьезнел и сказал:
— Так, перед баней не наедаться, самогону не напиваться. Вообще, кто в баню пойдет?
— Я точно не пойду. — сказал леший.
— Ну, ты — понятно. Ты пойдешь, Любава?
— Нет, командир. Я бы поспала лучше. Я и пить не буду. Так что делите на троих. — ответила Любава и тут же добавила. — Командир, прежде, чем вы в баню уйдете после доклада Сенту, я хотела бы с вами поговорить. По поводу схронов. Только давайте поедим сначала.
Мы сели за стол и некоторое время ожесточенно работали челюстями. За день на морозном воздухе голод, конечно, нагулялся совершенно жуткий. Я с трудом себя останавливал, чтобы не обожраться перед баней. Наконец, постукивание ложек стало менее частым. Зигфрид взял жбанчик с самогоном, плеснул себе, Хельге и мне и приготовился слушать Любаву. Она выровняла вдоль кромки стола салфетку и начала:
— Самый ближний от нас схрон находится к северу отсюда.
— С чего ты взяла? Есть еще один, на востоке.
— К восточному схрону надо либо идти по льду озера, либо само озеро обходить. Ледостав прошел очень недавно и мы рискуем утонуть. Особенно с телегой.
— Э нет, тонуть нам совсем не надо. — заметил Зигфрид, любовно принюхиваясь к содержимому своей чашки. — Что ты предлагаешь?
— Надо идти на север. Это примерно два дня пути и я те места знаю. Могу выступить проводником.
— Откуда? — ехидно поинтересовался леший.
— От Ваньки Кудыкина. Знаю и все. Можем даже дойти быстрее, если погода позволит.
Зигфрид задумался и наконец принял решение:
— Хорошо, идем на север. Группу поведешь ты, но в помощники тебе я назначаю Мойшу. Если ты где с пути собьешься, он подправит. Ты с ним пока побеседуй, а мы в баньку пойдем. Ну, будем.
Мы втроем опрокинули в горло содержимое наших чашек. Оно удивительно гладко проскользнуло внутрь, но потом у меня возникло ощущение, что у меня в животе разорвалась бомба. Меня прошибло в пот, а потом по коже пробежал озноб.
— Ну, практикант, продрало? — чуть осипшим голосом поинтересовался Зигфрид.
Я попытался что-то сказать, но не смог. Меня снова передернуло.
— А теперь — пошли. — Зигфрид хлопнул меня по спине и направился к двери.
По свежему хрустящему снегу мы втроем прошествовали к баньке.
Там все было готово к нашему приходу. В печке чуть слышно гудел огонь, на деревянных лавках в предбаннике были сложены льняные простыни и по всему помещению разливалось умиротворяющее тепло. Пока мы с Зигфридом неторопливо раздевались, Хельга выскользнула из платья, как змея из чешуи и устремилась в парную. Зигфрид потянул носом.
— Так, здесь где-то лежат веники.
Он оглядел залитую лунным светом комнату и увидел в уголке ларь.
— Ага! Вот они! Выбирай, Шамтор!
Легко было сказать — выбирай. До этого я в русинской бане был всего лишь один раз и как-то не очень разбирался в этих их премудростях. Я наугад сунул руку внутрь и вытащил, на мой взгляд, довольно неплохой березовый веничек. Неся его перед собой как полковое знамя, я проследовал за своим командиром в моечное отделение. Там на печке уже булькала в каменном казанке вода. Зигфрид затолкал туда веник и распахнул дверь внутрь. Свет в парной давали только маленькое окошечко под потолком и полыхавшее за дверцей печи пламя, но даже в этом тусклом свете я разглядел Хельгу. Она сидела на верхнем полке, закрыв глаза и откинувшись на стенку. Не открывая глаз, она сказала:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Входите, мальчики!
Мы уселись по бокам. Все было очень естественно и как-то даже по-семейному. Прямо-таки папа и мама привели попариться великовозрастного балбеса-сыночка. Справившись с первым шоком горячего тепла, я расслабился и начал усиленно потеть. В голове у меня слегка шумело от выпитого самогона. Мне было хорошо и даже радостно. Я закрыл глаза. И вот тут я одновременно ощутил, как мой корешок все так же по-семейному оприходовала женская рука и услышал голос Хельги:
— Мальчики, только глаза не открывайте. Я так, поиграюсь немного.
Я понял, что Хельга точно так же обратала и Зифгрида. Еще некоторое время мы оба молча сидели и пыхтели, а Хельга разве что бантиками наших маленьких друзей не завязала. Вдруг она засмеялась:
— Зигги, Зигги, не надо так торопиться! Побежали в снег!
Я подумал, что в таком состоянии я смело смогу пахать снежную целину и борозда получится прямой и глубокой. Когда я распахнул глаза, Зигфрид и Хельга уже выскакивали из дверей парной. Я метнулся за ними. Но вот когда Хельга распахнула дверь на улицу, я замер в нерешительности.
— Ну, что же вы стоите, парни! — выкрикнула наша специалистка по связи и распахнув дверь, выпрыгнула в сугроб.
Свежий снег плавился под жаром ее обнаженного тела. Она перекатилась по снежной куче со спины на грудь, зачерпнула две пригоршни сияющего в лунном свете белого пуха и обтерла ими свое лицо.
— Ну идите же сюда!
Я нерешительно шагнул к двери. И тут из-за моей спины с утробным вздохом наслаждения и страха выскользнул Зигфрид.
— Иду! — воскликнул он.
И пошел. Вдвоем они взрыли снег, как огромные медведи. Наш командир черпал огромными ладонями снег и рычал, втирая его в раскрасневшуюся кожу. А Хельга словно прошла через дождь из драгоценных камней. Капли воды и нерастаявшие льдинки блестели в ее длинных светлых волосах и на потаенном месте…. Я закрыл глаза и шагнул в сугроб. И не почувствовал холода! Я понял, отчего так хохочет Хельга и радостно улыбается Зигфрид.
Я уже не помню, как я купался в сугробе, но второй заход в парную помню хорошо. Зигфрид яростно лупил веником меня и требовал той же меры наказания и к себе. Хельга, поглядев на нас, вызвалась похлестаться сама. Потом мы снова рухнули в сугроб.
И на этот раз я на несколько мгновений растянулся на спине и застыл в снегу лицом вверх глядя на усыпанное звездами небо. Мне показалось, что я растворился в русинской бесконечности лесов и небес, в этом белом безмолвии…
Это был острейший приступ счастья. Я не знал, чем его еще можно дополнить. Но Хельга превзошла саму себя. Наша прекрасная спутница знала чем можно угодить мужчинам. Она устроила нам настоящийконцерт. Сначала она сыграла вступление на двух флейтах, потом — мощную интерлюдию на двух смычках, а под конец, командуя нами хриплым грудным голосом, соорудила нечто типа волынки, где мне была поручена верхняя свирель, а Зигфриду досталась тяжелая работа снизу.
Заключительные аккорды наших к Зигфридом партий совпали и, когда мы с ним уже отдыхали после содеянного, Хельга еще долго втирала себе в кожу следы наших подвигов. Наконец, совершенно счастливые, мы прошествовали к дому. Я выпил еще одну чашку самогона и утонул в мягчайших перинах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Утром я проснулся от того, что в кухне Зигфрид мурлыкал себе под нос какой-то боевой марш. Я вышел к нему и обнаружил там и Хельгу. В них на лицах были совершенно идиотские улыбки.
— Ну, практикант, хорошо спалось? — участливо спросил командир.
— Как у мамы за печкой! — ответил я.
