Он так долго копался, что я не выдержала и, слегка изогнувшись, заглянула через его плечо. Теперь он никак не мог попасть ключом в замочную скважину этой двери. Да… Дела…
– Кофе сделай мне, Ника! – оловянным голосом сказал он, в конце концов завалившись в кабинет. Дверь за ним захлопнулась.
Я покачала головой. Во как! Немудрено, что Ника никак не может достичь желаемого. Он просто в упор ее не видит. Лучшее, что я могла сделать, – это спокойно одеться и уйти. Даже если бы на моем месте была Ника, ее рабочий день уже давно закончился. И нести кофе нетрезвому директору никто в девять вечера не обязан.
Я постояла, постояла… Посмотрела с тоской на свое новенькое кремовое пальто… И пошла заваривать кофе. Мне, как всегда, стало ужасно жаль Антона. Ведь все нормальные люди уже разошлись по домам, растворились в другой жизни, в «личной», которая никого не касается, кроме них самих. А у этого безумца никакой личной жизни нет. Мы с Антоном оба несчастны. И я его слишком хорошо понимаю, чтобы тихонько дезертировать и оставить его даже без чашки кофе.
Кофе булькал в медлительной кофеварке, наверное, минут пятнадцать. Он выдавал себя по каплям. Надо бы и мне так научиться.
Я поставила чашку на поднос, положила на блюдце два куска рафинада. За время работы с Антоном я выучила его привычки наизусть. Он любил сахар вприкуску.
Когда я вошла, он не обернулся. Он говорил по телефону. Я уловила конец какой-то немецкой фразы.
Кепка и куртка валялись на полу. А сам он сидел на столе лицом к окну, спиной к двери. Спина его выражала полное осознание глубочайшего трагизма и тщетности бытия. Оказывается, спина может выразить и это. Я поставила поднос на стол, специально громыхнув им посильнее. Он медленно обернулся и посмотрел на чашку так, будто бы она звякнула из-за собственного скверного характера.
Я наклонилась чуть вправо, чтобы оказаться в поле его бокового зрения.
Он слез со стола, чуть заметно покачнувшись. С некоторым усилием сдвинул светлые брови. Засунул руки в карманы и стал по своему обыкновению перекатываться с носков на пятки, глядя на меня задумчиво, как памятник Маяковскому. Пауза затянулась, но за это время я так и не смогла для себя уяснить, отличает он меня от Ники или нет.
– Напомни мне… – он запнулся.
– Меня зовут Ангелина, – отрапортовала я. – Мы вместе работаем в…
– Лина, – с упреком протянул он и провел рукой по своей бритой голове. – Я еще не в таком состоянии, чтобы тебя не узнавать. Напомни мне – зачем ты здесь?
– Антон, я здесь по личному делу. – Он присвистнул. – Ну факс мне нужно было отправить. Я на минутку забежала. Сейчас уйду.
– А кто тебя сюда пустил, родное сердце? На фоне покрасневших глазных белков
Антона прозрачные радужки казались двумя морскими медузами. И эти медузы давили на меня так, как будто в каждой из них было по тонне воды. Взгляд его вообще особенно легким не бывал. А тут просто не взгляд, а пресс-папье.
– Ника, естественно, – пожала я плечами. – А что, ты хочешь сказать, что мне сюда нельзя?
– Я тебя не звал, – сказал он резко. – А эту вашу Нику надо к чертям собачьим уволить! Завтра же! А то распустились… Черт знает кого пускают, а сами уходят! Здесь же документы… Уроды и уродки.
– Ну чего ты буянишь? – сказала я мудрым уставшим голосом. – При чем здесь Ника? Кофе остывает. Пей!
Он уставился на чашку. Но стоял и не двигался. Вся его природа протестовала против такого акта вандализма – чтобы ему приказали «пей!», а он бы взял и подчинился.
– Хочешь текилы? – внезапно сменив тональность, спросил он.
– Выпить не с кем? – с большими сомнениями в голосе спросила я.
– Мне для этого компания не нужна, – он нетерпеливо рванул галстук на бычьей шее. – Хочешь – налью. Мне не жалко.
– Дрянь, наверное, какая-то… – пробормотала я.
Но он почему-то решил, что таким образом я выразила согласие выпить. На его рабочем столе появились стаканы и пузатая бутылка. Думаю, в этот момент как согласие он воспринял бы любой мой ответ.
– А тебе самому не хватит? – спросила я в меру сварливо.
– А тебя это, родное сердце, не касается! -Мне показалось, что слова эти он проговорил с каким-то патологическим наслаждением. -Не лезь, Лина, не в свое дело.
– Да… какая же ты все-таки… – с чувством сказала я. Продолжать не имело смысла.
– Какая есть, – привычно ответил он, разливая текилу по стаканам.
По его угловатым жестам я поняла, что выпил он крепко. Он двигался, как автомобиль, за рулем которого сидел новичок. Ну и еще неуловимые интонации… Не те. У него не заплетался язык, и говорил он вполне нормально. Но чуть цепляла слух какая-то узость диапазона. Как будто он боялся соскочить с одной ноты, чтобы не оступиться и не полететь под откос.
– Давай свою текилу, и я пойду. А то поздно. Ты же все равно меня не проводишь…
– Думаешь, со мной тебе было бы спокойнее? Ой, сомневаюсь…
– Что с тобой, Антош? – спросила я, приблизившись к столу и взяв свой стакан. – Ты мне что-то не нравишься!
– А я не водка, чтобы всем нравиться, – глубокомысленно изрек он и залпом выпил все содержимое своего стакана.
Я зачем-то тоже выпила залпом, как в зеркале. Мол, знай наших. Не лыком шиты. Тоже могем. Не сахарные, не растаем. На душе сразу стало легче.
И главное – голос Туманского, неотступно звучащий где-то на фоне нашей с Диссом беседы, стал потише. Я наслушалась его до одури. Что-то похожее случалось со мной летом, после того как целый день собираешь чернику. Вечером стоит только закрыть глаза, и видишь ее перед собой – и за листиком, и под листиком, и эдак, и вот так.
Антон, натыкаясь на углы, обошел стол и оказался со мной рядом. Теперь мы оба сидели на краю стола, молчали и смотрели в одну сторону, как будто ехали куда-то в метро.
– Ну ладно. Я пойду, – сказала я и слезла со стола.
– Останься, – неожиданно потребовал он и преградил мне путь. Обдавая меня парами крепкого алкоголя, он уперся руками в стол с обеих сторон от моих ног. Такая близость меня уже стесняла. Мне пришлось опять сесть на стол и отъехать поглубже.
– Поздно будет… – неуверенно посмотрела я на него. Все это никак не входило в мои планы.
– На ночь, – объяснил он, как будто это все меняло. Он сделал шаг вперед и, как ледокол, врезался в мои джинсовые колени. Я сжала их изо всех сил.
– То-то Ника утром обрадуется, – принужденно засмеялась я. – Нет, Антон. Это все глупости. У меня даже рубашки ночной нет. Нет. Я домой пойду.
– У меня есть рубашка, – заверил он меня, и взгляд его мне совсем не понравился.
– Какая рубашка? – тупо переспросила я, обдумывая пока что возможные пути к отступлению.
– Днем – дневная. Ночью – ночная, – сразил он меня железной логикой.
