– Нет, не надо. Он, в общем, прав. Он заботился о тебе.
– Больше некому, – произнес мальчишка просто; Бруно кивнул:
– Понимаю.
– И все же простите, – неловко улыбнулась она. – И… еще раз спасибо.
– Брось, – отмахнулся помощник. – Было бы за что. И, послушай, пока все это продолжается, пока мы вынужденно заперты здесь – если вам будет что-то нужно, если потребуется помощь…
– Зачем вы это делаете? – перебил Хагнер; Бруно указал на скамью против себя:
– Присядьте. Разговоры о мировоззрениях краткими не бывают… Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он, когда оба осторожно, словно боясь уколоться, опустились на скамью; мальчишка пожал плечами:
– Нормально. Я вообще не болею. Ну, обычно. Через пару дней все будет в порядке. Так зачем вам о нас заботиться?
– Как ты там сказал – «больше некому»?.. Наш радушный хозяин, конечно, добрый христианин, просто выгнать на мороз попавших в беду – да, не отважился, однако на большее и он не способен.
– А вы, майстер инквизитор – самаритянин?
– Я не инквизитор, – поправил Бруно наставительно. – Я лишь помощник. И, коли уж о том речь – отчего бы помощнику не помогать? «Unusquisque proximo suo auxiliatur et fratri suo dicit “confortare”».
– Всякий помогает своему ближнему и говорит своему брату: «крепись», – перевел Курт, и мальчишка недоверчиво качнул головой:
– Так то ближнему.
– А ближе здесь присутствующих, – возразил Бруно, – к нам сейчас никто больше не находится. Это просто, Максимилиан…
– Макс.
– Макс. Это просто. Мы сейчас все зависим друг от друга, от благополучия каждого из нас зависит благополучие всех других. Первой называю тебе причину выгодную, потому что именно такому объяснению, кажется, ты скорее поверишь. Вторая причина столь же простая и практичная – я ведь просто могу помочь. Почему б и нет? И третья: как служитель Конгрегации я обязан помогать людям, оказавшимся в затруднительном положении по вине обстоятельств, связанных с чем-либо сверхъестественным. Сейчас это заключается в том, чтобы помочь вам пережить эти нелегкие дни, ставшие особенно нелегкими по вине того создания. Есть и еще причины, к примеру, такая: как монах я обязан блюсти по мере сил и возможностей все данные человечеству заповеди. Ну, а сколько раз Господь поминал о том, что помощь нуждающемуся есть одна из первейших среди них – я боюсь сбиться со счета. И вот еще одно: даже звери, угодив в беду, бывает, защищают друг друга.
– Бывает, – неопределенно повторил парнишка. – А вот о людях такого не скажешь. Хотя зверям никто никаких заповедей не давал.
– Заповеди у них есть, – назидательно возразил Бруно. – Точнее – одна: сохранить свой вид. Это у них в крови. Поэтому они рискуют собой, к примеру, защищая детенышей и тем продлевая существование рода вообще.
– Так я – как тот детеныш? Хотите мною продлить существование рода человеческого?
– А ты против?
– Даже не знаю, – с сомнением передернул плечами Хагнер. – Не думаю, что в смысле блага человечества вы на того человека делаете ставку.
– Максимилиан, – строго повысила голос Амалия, и тот запнулся, смолкнув и отведя взгляд. – Оставь бессмысленные споры. И тебе пора в постель, ты очень нехорошо выглядишь.
– Да, мам, – неожиданно легко согласился мальчишка, поднимаясь, и, помявшись, вздохнул: – Простите, если я вам опять нагрубил. Я просто не привык говорить с людьми.
– Все настолько плохо? – уточнил Курт, когда Хагнер ушел; Амалия смущенно опустила взгляд:
– Последние пару лет мы в неизменных скитаниях. Это, майстер Гессе, не особенно помогает тому, чтобы завести друзей. Да и прежде он приятелями избалован не был – сами понимаете, такая семейная история…
– Я, знаешь ли, с твоим сыном согласен в одном, – произнес Курт с невеселой усмешкой. – Говорил это своему помощнику уже не один десяток раз за время нашей совместной службы, а он все пытается меня оспорить – безуспешно, как правило… Люди, Амалия, премерзкие твари. Твои соседи, которые не давали тебе проходу и плевались в спину Максу, в тайниках души могли иметь сколь угодно гнусные грехи, перед которым наличие внебрачного ребенка меркнет. Кстати сказать, меня всегда удивляло отношение подобных личностей к самим детям, будто те могли гордо вздернуть нос и отказаться вылезать из невенчанной утробы.
– Он сильный парень, – заметил Бруно негромко. – И в самом деле повзрослел рано… И не будь к нему слишком строга. Ты хорошо его воспитала.
– Жизнь воспитала, – возразила Амалия тяжело. – И, наверное, мой отец. Однажды… Максимилиан тогда был совсем еще ребенок… он пришел домой, плача – кто-то из соседских мальчишек обидел его. Знаете, дети бывают очень жестоки.
– Учатся у взрослых, – пожал плечами Курт. – И превосходят своих учителей.
– Наверное… Тогда мой отец сказал ему, что он не будет вечно рядом, чтобы защищать его, что он не сможет вмешиваться всегда и всегда оберегать и его, и меня. Что надо учиться самому это делать, или жизнь станет невыносимой. Что когда-нибудь ему придется защищать себя и – меня… Наверное, Максимилиан его слова воспринял слишком всерьез.
– Тебе с сыном повезло, – уверенно сказал Бруно. – Да и с отцом тоже.
– Зато с отцом не повезло твоему сыну, как я погляжу, – заметил Курт, и Амалия потупилась. – Где все это время был он? Или…
– Нет, я знаю, кто его отец, майстер Гессе, – оборвала она строго, не поднимая взгляда. – Я была юна и наделала глупостей, но я не была настолько безрассудна.
– А я и не склонен обвинять тебя в чем бы то ни было, – снова пожал плечами Курт. – Поверь, после того, что я насмотрелся на своей службе, столь неудобное устроение личной жизни, по моему убеждению, вообще с трудом тянет на понятие греха. Если тебе не хочется говорить об этом, я не буду настаивать. Просто все та же моя служба показала, что иногда людям хочется поговорить о том, что их терзало всю их предшествующую жизнь, а случайные встречные вроде нас – идеальные собеседники. Инквизиторский Знак на шее, наверное, может несколько подпортить общее впечатление, но ведь не заимела же ты детище от проезжего беса?
А кроме того, докончил он мысленно, глядя, как печально вздыхает Амалия Хагнер, это уже просто привычка – задавать вопросы и лезть в чужую душу. Как можно пройти мимо чьей-то истории, если она хоть чуть не обыденна и может отвлечь заполоненные неразрешимыми вопросами мысли? Чужие проблемы развлекают, в отличие от собственных…
– Его отец не мерзавец, как вы подумали, – выговорила она, наконец. – И он не бросил меня. И мы даже собирались вступить в брак; просто он умер, не успев исполнить своего намерения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
