но все-таки…
– Да-да, конечно, не буду тебя задерживать, – закивал он. – Слушай… Ты собираешься дальше распутывать это дело?
– Угу. Собираюсь.
– Если я могу тебе как-то помочь… Сообщи, ладно?
– Ладно.
Юлита набрала код домофона и вошла в подъезд.
Леон Новинский пришел к выводу, что он открыл новую болезнь: колористический шок. Термический шок испытываешь, когда внезапно меняется температура окружающей среды – например, при падении в ледяную воду, – а колористический шок наступает тогда, когда происходит резкое изменение окружающих цветов. Еще минуту назад он был на улице одного из варшавских спальных районов, темной, приглушенной, в элегантной тональности сепии: дома, расцвеченные желто-золотым светом фонарей, черное небо, на котором не видно звезд, а только пролетающие самолеты, темно-коричневые деревья, лишенные листьев. А стоило ему переступить порог боулинга, как на него вдруг изверглась радуга: дорожки, подсвеченные пульсирующим ультрафиолетом, стены, обклеенные фотообоями с гоночными автомобилями, шары, похожие на леденцы – красные, синие, розовые, желтые, зеленые и нефритовые, а вдобавок на танцполе, где несколько человек подергивались под песню Адель в техно-аранжировке, мигал стробоскоп. “Нужна какая-нибудь декомпрессионная камера, – зажмурился Леон, – какой-нибудь шлюз, в котором цвета становились бы ярче постепенно, а глаза медленно привыкали”.
Он сдал куртку в гардероб, взял в аренду обувь для боулинга и стал высматривать знакомых. Они были на четвертой дорожке, между группкой школьников и девичником. На столике стояло несколько подносов с чипсами начос и пластиковые стаканы с пивом.
– Кого я вижу! Леон! – Роберт заключил его в объятия и сильно похлопал по спине, словно хотел помочь ему прокашляться.
– Привет. Извини за опоздание…
– Да ладно, чувак. Хорошо, что ты пришел. Пиво?
– С удовольствием.
– На, бери, а я тебя сейчас добавлю… Блин, как это делается?.. – Роберт склонился над компьютером.
– Не, не, доигрывайте партию без меня. Я присоединюсь в следующей.
– Точно?
– Точно.
Роберт, Шимон, Мачек, Ханка. Они познакомились в 2004-м.
Старое доброе время. Польша уже была в НАТО, вступала в Евросоюз, а американцы должны были вот-вот отменить визы. Усатые политики в двубортных костюмах то и дело открывали новые фрагменты автострад или линий метро, а улица Новый Свят выглядела так, словно ее перенесли прямиком из Парижа. Польша внезапно перестала быть Восточной Европой и стала Европой Центральной, словно однажды ночью, пока все спали, резко сдвинулись тектонические плиты. Мир стоял перед ними открытый, история завершилась, все стрелки светились зеленым, все диаграммы устремились вверх.
Они поехали в парусный лагерь на турбазе где-то на Мазурских озерах, оказались все вместе на одной яхте – видавшем виды, затхлом и вонючем корыте. Изучали ветра, узлы и паруса, тренировали повороты фордевинд и оверштаг, осваивали спасение утопающих. Ночевали в палатках в заросших заводях, привязывая швартов к пням деревьев. Собирали хворост для костра, а потом, медленно коптясь во влажном дыму, пели, страшно фальшивя, идиотские моряцкие песни o штормах, китобоях и татуированных боцманах, не имевшие ничего общего с Мазурами. Они пили сангрию собственного производства из пластмассового ведра, ели обуглившиеся сосиски и черствый хлеб с плавленым сырком, а потом купались в холодной и зеленоватой от водорослей воде. С тех пор они были неразлучны. Совместные поездки, дачи, домашние вечеринки; летом устраивали пикники в Скаришевском парке или на берегу Вислы, зимой ходили на лыжах в Кабацкий лес, а на Новый год вместе смотрели сериалы, запивая попкорн дешевым шампанским.
А потом учеба закончилась, и как будто что-то треснуло – всех потянуло в разные стороны. Общаться становилось все сложнее, все сложнее найти время и общие темы. Мачек женился, сразу обзавелся детьми, причем близнецами, а значит, вытащить его из дому после шести стало нереально, не говоря уже про выходные. Ханка стала крупным менеджером в фирме по производству какой-то плитки, поэтому она вынула из носа серьгу и сменила черные толстовки с Nine Inch Nails на рубашки пастельных цветов. Роберт, который раньше запоем читал научную фантастику и фэнтези, от Азимова до Желязны, и с пунцовыми щеками доказывал, что колонии на Марсе – дело времени, теперь интересовался только процентами, стопами и прочими спредами. Шимон, выпускник истфака, стал учителем, был глубоко несчастлив и не уставал это подчеркивать по поводу и без.
Но Роберт не сдавался. “Я не позволю, – говорил он, – чтобы после стольких лет наша компашка развалилась”. И он правда не позволял: звонил, писал, отправлял по электронной почте анкеты, кто когда свободен, потом бесился, если их неделями никто не заполнял, и наконец вытаскивал всех в город почти что силой. Выбирал места, в которых они когда-то встречались и с которыми их связывали прекрасные воспоминания – как этот боулинг в районе Гоцлав. Отказывался верить, что их дружба умерла печальной, возможно, преждевременной, но все же естественной смертью. Роберт был уверен, что она лишь впала в спячку, что ее нужно обновить, возродить. Возможно, он надеялся, что дружба – это нечто сродни умению кататься на велосипеде, что-то, чего нельзя забыть, что сидит в мышечной памяти и что можно вернуть, приложив лишь чуточку желания и усилий. Леон сожалел, что не может разделить его оптимизм.
И вот они играли в боулинг, пили пиво, закусывали высохшими начос. Расспрашивали друг друга, что на работе, что дома, что на пути между домом и работой. Вспоминали былое, в сотый раз смеялись над одним и тем же анекдотом, хотя уже немного через силу. Никто из них не умел слишком хорошо играть в боулинг, но дело ведь было не в этом. Шары были нужны лишь затем, чтобы придать их встрече какую-то структуру, ритм, благодаря которому будет меньше пауз; всегда можно сказать: “Давай, твоя очередь”, поздравить с хорошим результатом, посмеяться над плохим.
Леон замахнулся и бросил шар. Тот тяжело упал на дорожку и покатился в сторону кеглей. На полпути шар начал клониться влево, опасно приблизившись к краю дорожки. В итоге шар сбил только две кегли, а потом исчез в конце дорожки, как плохой актер, которого силой стащили со сцены. Леон присел на диванчик, выпил пива. Пиво было теплое и горькое.
– Я слышал о той аварии, – придвинулся к нему Роберт; под ним заскрипел диван из кожзама. – Хреново, что тут скажешь.
– Ага, – поддакнул Леон, лишь бы что-нибудь сказать.
Официант принес участницам девичника поднос с “Бешеными псами”. Они выпили все за раз, залпом; когда девушки запрокинули головы, на ободках для волос задергались розовые пенисы на пружинках.
– Это правда, что пишут? Бучек въехал прямо в ограждение? И плакал?
– Типа того.
– В моем понимании, кто-то явно перехватил управление над его автомобилем.
– Это как? – Леон поставил стакан. – Пультом?
– Да каким пультом. Иди сюда, я тебе кое-что покажу. – Роберт достал телефон из кармана, набрал
