Рокшар, пожав плечами, проследовал за Илантом, за очередной поворот, спустился на ярус ниже. В подземельях стоял затхлый, спертый воздух, сырой, неживой, лишенный малейших колебаний. Покачав головой, он обвел взглядом помещение, куда его привел Илант. В небольшом зале сидели люди, кто-то был ранен, кто-то спал на камне пола, подложив под себя бумагу и ветошь, натянув кусок ткани, что служил и плащом, на плечи. Большинство из этих людей были худы, у них были усталые, изможденные лица, но те из них, кто не спал, видя возвращение Иланта, приветствовали его с плохо скрываемой радостью.
Один из повстанцев – высокий, худой до крайности человек, с высоким лбом, редкими волосами и проницательными умными глазами, подошел к Иланту и, улыбнувшись, заметил:
– Шел слух, что тебя убили, Арвис. Где ты был столько времени? Ребята думали, что больше тебя не увидят.
Илант смущенно пожал плечами.
– Я был ранен, Гаас, – заметил, не повышая голоса, – ранен, не убит. И, ко всему, мне пришлось не по своему желанию покинуть Рэну.
– И где ж ты был? – спросил другой из повстанцев, молодой, совершеннейший мальчик с чистым, светлым лицом ангела, и яркими, лихорадочно блестевшими глазами.
– На Софро, – ответил Илант, все так же, не повышая голоса. Рокшар заметил, как он спрятал взгляд. Словно чего-то стыдился. Словно совсем не желал говорить об увиденном.
Рокше невольно представил себя на его месте и вздохнул, чувствуя облегчение от той мысли, что не ему придется рассказывать этим людям о проделках Локиты и ее приближенных, равно как и о том, что помощи им ждать неоткуда, и надеяться можно лишь на себя.
Он отступил в сторону, давая другим подойти к Иланту, переброситься словом, убедится в том, что это именно он, и что он жив. Вздохнув, он прислонился спиной к стене, разглядывая убожество этого лагеря, чадившие факелы, укрепленные на стенах. Еще одну ипостась этого мира.
Отчего-то вспомнилась Эрмэ, широкоскулое лицо женщины, склонившейся над ним, мягко и сладко шептавшей ему слова, смысла которых он не понимал. У нее были густые, темные, спадавшие гривой на плечи и спину волосы, мягкие руки, что унимали боль, прикасаясь к горящим вискам и лбу. В ее комнате, почти, что келье было так же сумрачно, так же горели, укрепленные на стенах факелы, в открытое окно врывался тяжелый аромат цветов, аромат сводящий с ума, жаркий, насыщенный, которого она не замечала. Который так мучил его.
Неожиданно контрабандист заметил пристальный взгляд серых холодных глаз, смотревших на него из дальнего угла подозрительно и колюче. Заметил, как обычно, сначала, не видя, просто почувствовав этот интерес уколом на коже, и только потом, увидев незнакомца, что рассматривал его, ничуть не смущаясь, пристально, оценивающе. Незнакомец стоял, прислонившись к стене, рыжеволосый, высокий, стройный, одетый просто и элегантно, так не похожий на остальных обитателей этого лагеря, он держал одну руку на кожаном поясе, второй приглаживая взлохмаченные короткие пряди волос.
Заметив его, Рокше внезапно почувствовал испуг, который заставил его ощутимо вздрогнуть. Равнодушно пожав плечами, слегка наметив усмешку в уголках губ, человек перевел взгляд на Иланта, посмотрел на маленькую толпу, собравшуюся вокруг и медленно, неторопливо проходя через толпу, как горячий нож, рассекающий масло, подошел к Иланту, встал рядом, рассматривая его с высоты своего роста, заинтересованно и отстраненно одновременно. Смотрел, не говоря ни слова, с усмешкой, что была похожа на вызов.
– Кто это? – тихо спросил у Гааса Илант.
– Аретт, – так же, не повышая голоса, – проговорил повстанец. – он появился через несколько дней после того, как мы потеряли тебя. Пришел сам. И, если б не он, возможно ты не нашел бы здесь никого.
Илант недоверчиво посмотрел в сторону Ареттара. Улыбнулся слегка, недоверчиво. Ареттар пожал плечами, словно поняв, отчего рождается недоверие, достав аволу, что носил на плече, осторожно тронул струны. Авола была старой, дерево потрескалось, но звук, что высекли пальцы из струн, был звонок и чист. Авола словно пела сама, послушная движениям тонких, длинных перстов, быстро двигавшихся по грифу и струнам.
Это звук наполнил своды, словно разбив их, заставив увидеть, незримое. Вторя голосу аволы, Ареттар запел, насмешливо, роняя звуки, разбрасывая их, подобно лучам света. Его голос был чист как хрусталь, богат на оттенки, на тепло и холод. Этот голос завораживал, вызывая дрожь, что, выступая на спине мурашками, бежала по позвоночнику, огненным комом тепла ударяя в голову, словно певец играл своими пальцами высекая звук не из струн аволы, а из струн человеческой души. Этот голос звал, заставляя забыть о низких сводах подземелья, полных зловония, лишенных вольного ветра и света. Этот голос рассказывал, повествуя об иных мирах. И этому голосу, нельзя было не верить.
Илант прикрыв глаза, слушал знакомые с детства стихи «Аюми Файэ», связанные с волшебной, завораживающей музыкой, спетые этим светлым голосом, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. И, слушая, впитывая каждой клеточкой тела, как впитывает воду земля, он чувствовал, что груз тревог уже не так тянет шею. Возможно, виной была магия голоса, возможно, виной было само присутствие певца. И невозможно было спорить, слыша, надеясь, что не скоро прекратится это волшебство песни, что здесь, рядом, в яви он видит самого певца. Ареттара.
– Все еще не веришь? – спросил певец, прекратив петь. В голосе звучали оттенки иронии, искры смеха стояли в глазах, яркие искры, заставлявшие глаза лучиться теплом.
Гаас улыбнулся.
– Мы тоже не верили вначале, – заметил он, – слишком уж неправдоподобно это явление. Но, ничего, привыкли.
Илант, вздохнув, облизнул губы. Посмотрев на Ареттара, отметил, что по лицу певца невозможно прочитать его возраст. У человека, стоявшего перед ним, держа аволу в руках, не было возраста. С равным успехом можно было предположить, что он совсем юн, как и то, что он стар и мудр. Сбивали с толку взгляд, улыбка, несколько высокомерное поведение, что как ни странно, не отталкивало от него.
«Ареттар», – подумал он, вспоминая Локиту, генерала, принесшегося с Рэны, к ней на Софро, чувствующего себя в ее покоях вольно, как в собственном доме. «На Раст-Танхам видели певца», – говорил генерал, явно волнуясь. Она не верила. Смеялась. Она не хотела верить.
Он сам, пораженный беседой Локиты и генерала, не обратил на это внимания. Смысл беседы прошел почти мимо сознания. Так много произошло в тот день, тот памятный день, что б он мог впитать еще и это. И вспомнился голос Гайдуни, подслушанные им, стоя у двери кабинета Да-Дегана слова: «Я видел Ареттара. – проговорил тогда контрабандист убежденно, – Это он принёс камни».
Вздохнув, Илант посмотрел на певца, где-то в глубине теплилась мысль, что этот рыжий, окаянный человек, еще, быть может, сумеет разобраться в переплетении интриг и захочет помочь. Ведь Локита его боялась. Боялась настолько, что даже не позволяла себе верить в его возвращение. Облизнув пересохшие губы, Илант посмотрел в лицо певца, пристально и изучая, как недавно тот смотрел на него.
– Нам надо поговорить, – заметил он, набравшись смелости, и потянув певца за собой, пошел в сторону от зала, приказав Гаасу не тревожить его.
Ареттар шел рядом, уверенно ориентируясь в сумраке тоннеля, словно видел в темноте подобно кошке. И певец остановил его сам, положив узкую ладонь с длинными пальцами на плечо. Обернувшись, Илант увидел, что свет факелов дрожит вдалеке, словно светлячок, не в силах разогнать полного мрака.
– Слушаю тебя, – проговорил певец. Нотки иронии, что еще недавно присутствовали в голосе, ушли, и, если судить по голосу, он был во внимании, и готов слушать.
– Я был на Софро, – повторился Илант, чувствуя неловкую беспомощность. Темнота была союзником. В темноте не было видно, как предательски выступают слезы на глазах. В темноте не было возможности увидеть, как подрагивают его губы. Он вспомнил приватную беседу. Беседу на троих, не предназначенную для чужих ушей и почувствовал, как смятение вновь охватывает душу. – Я был на Софро, – повторил он, – и я видел там генерала Энкеле Корхиду, ведущего беседы с моей бабкой. С Леди Локитой.
Певец тихонько рассмеялся, рука лежащая на плече юноши подобралась, тонкие пальцы, дрогнув, сжали плечо до боли.
– Могу представить, – заметил поэт, – так мне и казалось, что во всей кутерьме не обошлось без ее участия. Ты можешь сказать, о чем они беседовали? Наверное, делили Лигу, не так ли?
Илант тяжело вздохнул, признаваться было нелегко, нелегко было принять, что последняя ниточка родственной связи рвалась, словно старая ткань. Когда-то он был окружен теплом и дорогими ему людьми, или, ошибаясь, считал, что окружен друзьями. С той поры прошло несколько лет, и оказалось, что в мире нет никого, кто мог бы помочь, кому можно было б довериться. Отец погиб, Рейнар исчез, воспитатель, словно сойдя с ума, изменился так, что он перестал понимать мотивы, двигавшие этим человеком. Бабка, Леди, хоть и почти посторонняя ему женщина, с которой он встречался несколько раз, наперечет, но к которой отчего-то питал добрые чувства, оказалась его самым заклятым врагом.
