Рубцом Манина называли из-за шрамов на теле, полученных на зоне. Он процедил:
– Иди к Зинке, придурок. Она и похмелит, и «бабки» даст!
– Как же, даст!
– Ты не понял меня, в натуре? Скажешь Зинке, я велел.
– А если и тебя на хер пошлет? Она же безголовая?!
– Я из вас с Глебом безголовых сделаю. В общем, так, базар кончаю, чего-то мобила эта дребаная мандит. Жду звонка вечером! Все!
Манин отключил телефон. Посмотрел на индикатор зарядки. Тот светился единственной полосой. Батарейка села, требовалась подзарядка. Вопрос, где ее взять? Надо было с собой прихватить, да не до этого было. Но на один звонок зарядки хватит. А большего и не требуется. Вытащив из кармана смятые купюры разного достоинства, Манин пересчитал деньги. После чего направился к рюмочной, в которой еще в 5 утра, с открытия, засадил сто граммов да выпросил чекушку на разлив. Надо ему пару чебуреков сожрать. День обещает стать длинным. К тому же тучи начали затягивать небо. Этого еще не хватало. Как бы не пришлось до вечера в каком-нибудь подвале день коротать.
Глава 11
Москва. Воскресенье, 2 октября.
В 9.20 Владимир с Татьяной уже подъехали к повороту на Дальнее кладбище. Здесь вовсю торговали венками, искусственными и живыми цветами, всякой траурной атрибутикой. Владимир купил венок. Татьяна – букет из четырех роз. Отойдя от торговцев, она спросила Полухарова:
– Володь! Когда мы вышли из подъезда, ты во дворе ничего подозрительного не заметил?
Майор взглянул на женщину:
– Нет! Ничего, что могло бы составлять угрозу для нас. А что?
– Мне кажется, кто-то очень внимательно следил за нами из беседки.
– Она же окружена кустами, и там сейчас даже «синяки» местные, алкаши не собираются. Сгнила, можно сказать, беседка, а ведь ставили недавно. Быстро летит время.
– И все же мне показалось, что из беседки за нами следили!
Полухаров взял женщину под руку:
– У тебя шалят нервы. Привыкла всего бояться, это объяснимо, но пройдет. И поверь, за годы службы я приобрел способность предчувствовать приближение опасности. И могу сказать тебе, что у дома нам ничего не грозило. Возможно, забрел какой-нибудь бездомный бедолага, во дворе укрылся от посторонних глаз или милиции. Заметил, как из подъезда вышла красивая женщина, ну и, естественно, проводил взглядом. Не бойся! Все нормально.
Татьяна вздохнула:
– Наверное, ты прав. Я очень долго жила в состоянии постоянного ожидания побоев, оскорблений. В состоянии непроходящего стресса. Поэтому боюсь собственной тени. А куда мы идем? Нам направо!
Полухаров объяснил:
– Зайдем сначала в одно место. Чтобы потом крюк не делать.
– И далеко это место?
– Метрах в трехстах, у самой ограды слева.
Они вышли к аллее, вдоль которой стройным рядом стояли небольшие обелиски из мраморных плит. На обелисках золотыми буквами были нанесены лишь фамилии, имена, отчества, даты рождения и смерти захороненных здесь мужчин. Молодых мужчин. Даты смерти у многих совпадали. Полухаров остановился возле одной из могил, склонил голову. Татьяна проговорила:
– Странная аллея. Кто здесь похоронен?
Майор ответил:
– Те, кто пожертвовал своей жизнью ради спасения других. К сожалению, большинство людей никогда не узнают о подвиге этих ребят.
– Почему?
– Потому что работа у них была такая. Их не знали при жизни, не узнают и после смерти.
– А ты кого-нибудь знал?
Полухаров кивнул на обелиск, напротив которого они стояли:
– Вот, капитан Сережа Севастьянов. Погиб 14 мая 2001 года. Мы тогда служили в одном подразделении.
– А как он погиб?
– Если помнишь, об этом и по телевидению показывали, и в газетах писали, 14 мая в аэропорту четверо террористов, пронеся на борт «Ту-154» оружие, захватили и самолет и заложников. Но до прибытия на борт экипажа.
Татьяна кивнула:
– Да, что-то припоминаю. Террористы тогда пожилого мужчину убили, а потом спецназ освободил заложников.
– Да. Фронтовика бандиты расстреляли из-за того, что гражданское начальство не сумело наладить переговоры. Заартачилось. Начало выдвигать встречные требования. Они бы еще людей побили, если бы не спецназ в составе всего одного офицера, капитана Севастьянова, который пошел в самолет членом экипажа. Ему быстро и с ходу удалось завалить трех террористов. Достал он и четвертого. Но тот, последний, умирая, успел бросить в салон гранату. Серега мог укрыться от взрыва и даже выскочить из самолета, но тогда произошла бы катастрофа. Подрыв гранаты сам по себе уничтожил бы много жизней. Он вызвал бы пожар в самолете, панику. Могли рвануть топливные баки, и тогда все пассажиры погибли бы. Севастьянов понимал это, поэтому накрыл гранату своим телом. Он умер мгновенно. Двух или трех человек слегка ранило, но все пассажиры, кроме убитого ранее фронтовика, остались живы. Их выводили из самолета под камеры телекомпаний. А останки Сергея мы вынесли позже, когда никого у самолета не было. Тайком. Так же тихо похоронили здесь!
Татьяна спросила:
– У него осталась семья?
– Сын! Жена за месяц до этого случая сбежала за границу с каким-то коммерсантом, бросив и мужа, и собственного ребенка. Он сейчас в специализированной школе-интернате учится. О нем заботятся, но растет сиротой!
– И это при живой матери?
– И это при живой, благополучно устроившей свою судьбу матери.
– А мальчик знает, как погиб его отец?
– Нет! Пока не знает! Но узнает. Всему свое время!
– Страшная у вас служба.
– Да нет! Обычная! Человек ко всему привыкает. Но ты, наверное, знаешь, что я практически уволился.
– И хорошо!
– Хорошо! Куда уж лучше. Но ладно, веди теперь к маме. Оттягивал, сколько мог этот момент, но идти надо. Хоть и очень тяжело.
Татьяна сжала ладонь офицера:
– Я понимаю. Но ты сильный!
– Ладно! Не надо слов. Куда нам?
Через полчаса женщина подвела Полухарова к свежему высокому холмику:
– Вот здесь, Володя, похоронена твоя мама!
Майор обратил внимание, что в отличие от других могил, заставленных венками, усыпанных цветами, холмик матери выглядел более чем скромно. Два венка и несколько гвоздик у таблички с номером.
– Да, похороны прошли более чем скромно.
Он положил на могилу свой венок, Татьяна цветы. Затем с дочерью отошла в сторону. Девочка вела себя тихо. Видимо, ее тяготила аура города мертвых. Она не мешала матери смотреть на Полухарова. А тот стоял строгий, неотрывно глядя на черный холм.
Затем резко наклонил голову, повернулся, подошел к Татьяне. Женщина увидела в глазах офицера столько боли, что ее пробила дрожь и на глазах невольно навернулись слезы.
Полухаров бросил ей:
– Не плачь. Ничего уже не изменить, а слезами горю не поможешь. Надо жить. Даже если и не хочется и не видишь в жизни никакого смысла. Оградку и памятник, наверное, рановато ставить?
Татьяна ответила:
– Да! Пока рановато. Крест еще можно.
– А где его взять?
– На входе, если заметил, мастерская стоит. Там и памятники делают, и ограды, и кресты.
– Ясно! Идем в эту мастерскую!
Они вышли на главную аллею. Татьяна думала, что Владимир будет молчать, но майор неожиданно разговорился.
– Знаешь, Тань, мама всегда учила меня только доброму. Вместо наказания – беседы, никакого ремня. Родители, сколько помню себя, ни разу меня пальцем не тронули. С нами жила бабушка, ты ее, может, помнишь, бабка Анфиса.
Татьяна утвердительно кивнула:
– Помню. Строгая такая бабуля была. Как в фильме «Тени исчезают в полдень»!
– Да, похожа. Так вот, она в халате всегда носила конфеты. Дешевые, карамель. И давала мне их. Баловала. И ничего тогда для меня не было вкуснее ее дешевых конфет, хотя в магазине можно было купить и шоколад, и леденцы. Но конфеты бабули были вкуснее всего. Однажды она собралась в церковь, переоделась, халат повесила у печи. Ушла. Я, пацан еще, тут же в карман халата. А тут мама. И стою я перед ней, зажав в руке три или четыре карамельки, и стыдно мне так, что словами не объяснить. Мама смотрит на меня и молчит. Я конфеты – обратно в халат, а что делать дальше, не знаю. Тогда мать говорит: «Пойдем во двор, поговорим». Я сейчас и не помню, о чем она говорила, но после того случая самым подлым для меня стало воровство, а ведь только так можно охарактеризовать тот детский поступок. Позже мама научила меня ненавидеть предательство, ложь. Она многому научила меня и во многом предопределила выбор профессии. Когда я сказал, что собираюсь поступать в военное училище, она одобрила решение. А ведь другие из кожи лезли, чтобы детишек своих от армии уберечь. Липовые справки выкупали, в больницу клали. Моя же мать, напротив, сказала: «Ты сделал правильный выбор!» Вот так!
Татьяна произнесла:
– Да, она была такая! Добрая и справедливая.
– А я вот даже не простился с ней.
– Но ты же не виноват в этом?
– Виноват! Знал же, что болеет. Мог настоять, чтобы не направляли в командировку. Не настоял, думал, обойдется. Не обошлось. Теперь на всю жизнь чувство вины останется.
