Она начала быстро одеваться. Потом бросила свое новое пальто с меховым песцовым воротником прямо на пол. Села за стол. И без «здравствуй» и «прощай» начала писать: «Саша, решила тебе письмецо написать. Ты только, пожалуйста, не смейся над тем, что я хочу тебе сказать. И самое главное – прошу, не говори никому, что тебе жаль одиноких женщин.
Санечка, поверь, я еще никому и никогда не говорила нечто подобное и тебе бы не решилась, если бы не письмецо (хорошо, что я не вижу твои смеющиеся глаза).
Я прекрасно понимаю, для тебя все наши отношения – заполнение промежутка времени, пусть даже не такое удачное и опытное с моей стороны».
Она вспомнила его в ту ночь. И размякла. Хотелось написать что-то такое, чтобы его проняло. Чтобы он заплакал.
«Ах, Саш, мне с тобою было очень-очень хорошо!
Помнишь, ты говорил, что тебе со мною спокойно? Я только сейчас понимаю до конца смысл твоих слов.
Каждое утро хочется сказать тебе «доброе утро». А потом сама себе говорю: зачем ему это?»
Она снова взяла себя в руки. «Что это я? Я же пишу последнее письмо!»
«Помнишь, ты меня спросил, верю ли я в Бога. Я тебе еще тогда хотела сказать, что нет.
Почему, создав все на земле, он не дал людям счастья, пусть даже самого малого, чтобы все могли быть с тем человеком, с кем хочется быть?
И я не пойму, зачем он меня наказал нашей встречей. Жила бы я спокойно.
Сань, ты думаешь, как я мало говорила при наших встречах, а теперь… Санечка. Ты знаешь. Я все слушала тебя и, ощущая тебя рядом, думала: «Боже, какая я счастливая». А теперь поняла, что это все только для того, чтобы мне было хуже и больнее.
Санечка, мне очень плохо без тебя, и тем не менее я прекрасно понимаю, что все заканчивается. Самое главное. Не хочу, чтобы меня бросали. И пусть все закончится этим письмом. Помоги мне. Не надо больше ничего. Это все, наверное, пройдет со временем.
Санечка, как хорошо, что все кончается так. В этой жизни. Может быть, в другой повезет. Встретимся мы вовремя. И будем счастливы. И может быть, ты тогда будешь всем говорить, что есть счастье.
Прости за этот сумбур.
Будь счастлив. Люда».
«Ну вот, теперь можно идти к ней. Поговорить…»
X
Командировка заканчивается. Выставка американского фото сворачивает свою работу и переезжает для начала в столицу Киргизии город Фрунзе. А потом куда-то дальше, в Грузию. Снимаются и они. Уже не надо притворяться какими-то электромонтерами, сторожами и прочими иными специалистами. Осталось только, как говорится на профессиональном жаргоне, отписаться. И можно возвращаться в Москву в свою «вышку». А там еще немного – и заключительный выезд «в поле» на базу воздушно-десантных войск под Псковом. Где они получат дополнительную подготовку на случай войны. Дальше – выпуск. Оперативная работа. Новые задания. И приключения.
Отписывался он в мрачноватом здании республиканского комитета, в маленьком кабинетике вместе с двумя другими операми. Там и услышал невзначай их разговор о каких-то своих делах. О том, что попутно, по ходу слежки за американцами, вскрылась ими антисоветская группка. И где? На факультете журналистики местного университета. Как говорится, мелочь, а приятно. Один из оперов, плосколицый, маленький, смуглый, длинноволосый (для конспирации) кореец, рассказывал другому:
– Наши на них вышли просто. Вели приехавшего на выставку цэрэушника. А они сами на него выскочили. Молодые, глупые. Сейчас их разрабатывают прямо в их новом общежитии. Собираются там всей группой по вечерам. Лясы точат. Образовался у них такой диссидентский кружочек. А самое смешное – знаешь, как у них зовут заводилу? Вовек не угадаешь! Попробуй!
– Не-е, Володь. Не мешай писать! – хмурясь и напрягаясь, отмахивался от назойливого коллеги серьезный двухметровый опер со шрамом на щеке. – Ты ж знаешь, как я не люблю всю эту писанину.
– Ну попробуй!
Опер засопел, напрягаясь над докладной, и вздохнул.
– Вождь! Во как они его зовут! Это же надо такую кличку придумать! – не выдержал и выдал на-гора тайну кореец.
В первый момент Казаков, писавший за соседним столиком свой отчет, даже не зафиксировался на этой детали. Пропустил мимо ушей. Да и то. Он как раз в это время думал о вечернем свидании с девушкой. Как-никак, а даром времени в командировке тоже не терял. Вообще, у него с девушками не очень ладилось. То ли будущая профессия наложила отпечаток, то ли требования у него были слишком завышенные. Но до сих пор каких-то серьезных отношений Анатолий не обрел. Хотя он знал, что в их конторе считалось нормальным, чтобы сотрудник лет в двадцать пять женился. Холостяцкая жизнь не приветствовалась. И холостяки были для комитета проблемой. Кто их знает, что они выкинут на почве сексуальной неудовлетворенности.
Нынешняя командировка в столицу Казахстана – дело длительное. И в свободное от работы на выставке время ему, собственно говоря, заняться было нечем. А как всякому молодому человеку, хотелось. Можно было обратиться к друзьям, чтобы его просто познакомили со студентками. Но это было как-то обыденно, буднично. А он мечтал, чтобы все в его судьбе было романтично и таинственно. Сказано – сделано.
Шурка Дубравин через Несвеллю нашел ему домашний телефон красивой девчонки с филологического факультета. И вот однажды вечерком Анатолий рискнул позвонить из своего санатория:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! А вам кого? – ответил далекий детский голосок.
– А мне Викторию! – дрогнувшим голосом ответил он.
– Викуля, тебя!
Минута молчания. Потом запыхавшийся вопрос:
– Я слушаю.
Вот тут-то и было самое важное. Наладить контакт. Так заинтересовать девушку, чтобы она не бросила трубку. Этому умению их тоже учили. Не зря даже в программе была книга Дейла Карнеги «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей». Итак, сначала предстояло ошеломить.
– Здравствуйте, Виктория! Вы меня не знаете. А я вас знаю. Зовут меня Анатолий, – он решил оставить свое собственное имя. А вот все остальное придумать, так сказать «легендировать». – Я видел вас на сцене, когда вы играли в КВН. В нашем университете. (Ведь все играют в КВН. Или в студенческом театре. Или хотя бы в ролях изучают английский.)
– А, так вы учитесь в нашем университете? (Теперь, видимо, заработала ее программа женского любопытства.)
– Да, на физико-математическом факультете. (Там-то уж наверняка филологи никого не знают. Да и опыт учебы у него имеется.)
– Ой, как интересно! Всякие формулы, явления. Я никогда ничего в школе не могла понять из физики.
Разговор пошел. Веселый, непринужденный, молодой. Он старался и даже спел песенку на английском из мюзикла, который слышал в Москве. Ясно стало, что девчонка она веселая, смешливая. Эта Виктория Маевна Ким. Отец кореец, мать русская.
А он вел осаду по всей науке.
Вот и повелось с того вечера, что у него появился такой друг, а может, и не друг еще, а просто отдушина – человек, с которым можно поговорить по телефону. Эти вечерние разговоры о самых простых и обыденных вещах помогали ему жить и видеть жизнь в другой ипостаси. Не через призму идеологической борьбы и профессии, а просто. С маленькими радостями, горестями, всякими женскими штучками-дрючками.
Может быть, он так бы и уехал, не повидавшись, если бы она как-то не сообщила, что завтра у них очередной КВН. Игра на первенство между филологами и географами. Ну а он сдуру ляпнул, что придет посмотреть.
– Может быть, мы там и познакомимся? – вдруг спросила она.
– Может быть! – машинально заметил он и испугался. В принципе он, как и большинство внешне самоуверенных мужчин, боялся и сторонился красивых женщин. Боялся отказа. Отказ – это удар по самолюбию, самооценке. И всем представлениям о себе. И чем сильнее в человеке мужская природа, тем сильнее этот страх.
Он попытался для страховки пригласить с собой рыжего друга Алексея, но тот категорически отказался:
– Филологини? Да ну их! Трещат как сороки. Вот я вчера на выставке познакомился…
Ну, не захотел Алеха. Остался смотреть телевизор в санатории. Пришлось идти одному.
Спектакль под названием КВН был в полном разгаре, когда он, словно граф Монте-Кристо, появился в полутемном актовом зале факультета. На ярко освещенной сцене шутили принаряженные, с красивыми прическами, в вечерних платьях симпатичные девчонки. Казаков даже подумал: «В наше время балов нет, приходится им, бедным, наряжаться хоть по такому случаю».
Впрочем, зевать и глазеть было некогда. Он должен был угадать трех подружек. Не без труда, но к концу спектакля он определил, что тоненькая, грациозная, прямо лань, с огромными черными глазами маленькая кореяночка – Виктория Ким. Круглая, полненькая, беленькая, добрая русская девочка – Лена Камышева. А высокая, рано созревшая, очкастая, черноволосая, нос с горбинкой, евреечка – Ирина Смирнитская. Три грации. Три представительницы своих народов. Кого выбрать? Ну, Лена Камышева сразу отпадала. Из вечерних разговоров, намеков и полунамеков он уже знал, что она живет с каким-то Герой Ципманом.
