Грисбюль включил первую скорость и плавно нажал на педаль газа. Размалеванная машина весело метнулась в просвет между роскошными автомобилями и, бодро подпрыгивая, выбралась из их траурного сборища. Пестрым фрегатом поплыла она в потоке машин. Ассистент насвистывал. Он был доволен. Замешан ли Себастиан в этом деле или не замешан, он, Грисбюль, на всякий случай назвал дату - девятнадцатое октября, - когда полиция снимет арест с дачи и адвокат Марана побывает на ней. Если кому-то захочется замести следы, он воспользуется этим днем или предшествующей ночью, коротким промежутком между снятием ареста и приездом Метцендорфера.
Плывя в потоке машин, Грисбюль не мог стряхнуть с себя заботы: свою миссию во Франкфурте он считал выполненной, но не было времени, чтобы вернуться в Нюрнберг, а тем более с заездом в Пассау. В Пассау он приехал бы поздно вечером. Поговорить с Хебзакером ему уже не удалось бы, это было ясно. Появись он опять в Нюрнберге, на него, вероятно, навалились бы новые дела, которые его волей-неволей задержали бы. Он сморщил лоб. Он увидел шляпу, качающуюся на вешалке.
Выезжая из Франкфурта и постепенно повышая скорость, он решил переночевать в Штутгарте и посетить издателя Хебзакера на следующий день.
3
С Хебзакером можно было либо дружить, либо враждовать. Третье исключалось. Все его знакомые знали это и вели себя соответственно.
Дружить с ним значило всего-навсего подвергаться его нападкам не по каждому поводу. Враждовать с ним значило годами служить мишенью для маленьких заметок в «Баварской страже». Каждая из них сама по себе была безобидна, как оспинка, но все вместе они обезображивали свою жертву, как оспенная болезнь. Жаловаться на них в суд было бессмысленно. Заметки Хебзакера были неуязвимы, они обычно содержали многозначительный оборот, «если верить слухам…». Кроме того, сутяжничество было страстью самого Хебзакера: больше всего, помимо своей газеты, он любил судебные дрязги. На его средства жили три адвоката - он мог себе это позволить, его жена была дочерью владельца пивоваренного завода, - пространные заявления которых писались обычно под его собственную диктовку и звучали соответственно: Хебзакер был баварцем, хотел им быть, подчеркивал это и потому всем грубил. Этой нарочитой грубостью он выручал в предвыборных боях министра своей христианско-католической партии, с которым его связывали общие интересы. А министр в свою очередь подбрасывал ему косвенные денежные подспорья и прямую информацию, каковой и пользовалась «Баварская стража».
Эти факты были известны, и Грисбюль тоже о них знал. Они не сбивали его с толку: он любил узнавать людей, а как ни примитивен был духовный облик Хебзакера, успеха тот умел добиваться, и тираж его газеты рос гораздо быстрее, чем росла его грубость. Грисбюль считал, что Хебзакер был тем человеком, который должен был участвовать в деле вместо Альтбауэра: этот грубиян как нельзя более подходил для того, чтобы «выпихнуть из седла» Альтбауэра. Чем платил Хебзакер за любезность своего министра, не частью ли своей доли в ожидаемой наживе, - это помощника не интересовало. У него была одна цель - узнать, кто был тот второй человек, что находился на даче в момент убийства Альтбауэра. Хебзакер? Этот вполне мог взять на себя прямые переговоры неприятного свойства: он способен был провести их с нужной твердостью и пригрозить, что позаботится о неодобрении проекта министром, которое означало для Альтбауэра полный провал.
Альтбауэр, насколько знал его Грисбюль по всем описаниям, сперва оказал бы упорное сопротивление, но в конце концов удовлетворился бы какой-то компенсацией. Хебзакер был достаточно тверд, чтобы отделаться от Альтбауэра грошами и вдобавок еще поторговаться из-за этих грошей. Думая о Хебзакере, ассистент испытывал любопытство: как выглядит этот человек? Он не мог представить себе его.
Примерно в полдень Грисбюль приехал в Пассау. Несмотря на свое нетерпение, он не направился к Хебзакеру сразу, а завернул в закусочную, чтобы как следует подкрепиться. Без основательной порции клецок в желудке он никак не справился бы с Хебзакером.
4
Потом, однако, создалось впечатление, что Хебзакер совсем не такой, каким его изображают.
Вопреки ожиданию, Грисбюлю не понадобилось прилагать никаких усилий, чтобы добиться аудиенции; он прождал всего пять минут в приемной, где ему предложили для чтения «Пассаускую почту», иллюстрированный журнальчик Хебзакера, который пока еще не давал своему издателю возможности тягаться с могучими конкурентами.
Да и все остальное вовсе не походило на аудиенцию.
Кабинет Хебзакера был лишен какого бы то ни было блеска. Здесь не представительствовали, здесь вели переговоры и работали. Комната была длинная, узкая, высокая, с одним-единственным окном, у которого косо стоял обращенный к входу письменный стол. Свет падал неудобно. Хебзакер сам, так сказать, заслонял себя от него. Мебель была с бору по сосенке: канцелярский шкаф с дверцами в виде жалюзи, полки, стулья не подходили друг к другу.
Хебзакер поднялся за письменным столом, когда Грисбюль вошел. Ассистент заметил, что кресло, на котором сидел Хебзакер, было деревянное, без обивки - спартанское.
Первым делом Хебзакер почему-то спросил:
- Вы приехали на машине?
- Да, - любезно ответил Грисбюль, - по берегу Инна до самого Пассау, дорога неважная!
- То-то и оно! - подтвердил Хебзакер и скорчил страдальческую гримасу. - Как нам добиться успеха в жизни при таком сообщении? Из Мюнхена нет даже скорого поезда в Пассау, невероятно, но факт. А ведь Пассау - красивый город, старый город, недюжинные памятники архитектуры, резиденция епископа. Но нами, баварской глушью, сознательно пренебрегают. Создается впечатление, что нас хотят выморить. Но я, знаете, не думаю, что это происки Мюнхена. Тут действуют другие. И у нас есть силы, которые, несмотря на эту немилость, многого добиваются.
Он держал речь. Тему, затронутую им в первых фразах, он умудрился варьировать более десяти минут, и Грисбюль тем временем размышлял, какую цель преследует Хебзакер и преследует ли он вообще какую-либо цель или это просто его любимая, тема, которую он сразу обрушивает на каждого посетителя. Последнее казалось вероятным, ибо разглагольствования Хебзакера звучали так, словно все это он выучил наизусть.
У Грисбюля было время разглядеть своего визави. Внешность его тоже не оправдала ожиданий ассистента, приготовившегося увидеть этакого грубого, здорового как бык детину. Перед ним сидел человек лет шестидесяти, не очень крупный, хотя я с брюшком, свидетельствовавшим не столько об ожирении, сколько о вялости мышц. Впрочем, это брюшко скрывал стол. Лицо казалось худощавым: выпуклый лоб, редкие седые волосы, тщательно, как у какого-нибудь аккуратиста учителя, причесанные, впалые щеки, сухая кожа трудноопределимого, но явно нездорового цвета, маленькие, недовольные глаза. Впечатление Грисбюля: чиновник, не сделавший карьеры. И вся эта пустая болтовня как нельзя более подходила к такому лицу!
Только одно удивило Грисбюля: с чего бы это Венцель Мария Даллингер говорил о своем шефе то, что передал Метцендорфер. Хебзакер никак не походил на человека, которого можно бояться, и вряд ли его разговор с Альтбауэром протекал так, как поначалу казалось. Ассистент готов был подумать, что Метцендорфер по каким-то причинам дал неверный портрет, может быть просто потому, что Хебзакер должен был захватить место Альтбауэра.
Он больше не слушал, эта трескотня ему наскучила, он хотел прервать ее одним махом: он сказал сразу:
- Вы знаете Альтбауэра, господин Хебзакер?
Тот умолк. Возникла пауза. Она длилась не дольше чем нужно, чтобы переключить скорость, когда ведешь машину, и Хебзакер явно переключил скорость! Он коротко бросил:
- Еще бы. Несколько дней назад он сидел на вашем стуле.
Это не было угрозой, но прозвучало как угроза, словно он хотел сказать: стул один и судьба одна.
- Его нет в живых, - сказал ассистент.
Хебзакер молчал. В нем не было уже ничего от недавнего пустомели. Маленькие глазки глядели настороженно и недоверчиво.
Он нажал кнопку под столом.
Грисбюль услышал тихое жужжанье; сразу затем в кабинет вошел молодой человек, чья одежда разительно отличалась от одежды Хебзакера. На Хебзакере был поношенный костюм, а молодой человек был одет по последней моде; костюм его, казалось, только что вынула из шкафа помешанная на опрятности экономка или час назад доставил портной. Все было как на подбор - ботинки, носки, костюм, галстук, шелковый платочек в боковом кармане - все, кроме лица, одутловатого и потому казавшегося грязным,
Хебзакер сделал легкое движение рукой, представляя вошедшего:
- Господин Вильденфаль, мой юрисконсульт. Я не веду переговоров без свидетелей.
Это было ясно.
