В сумерки, когда кончилась уборка тел, французы дали залп по Камчатскому люнету, и загрохотала неумолкаемая канонада. Неприятель сосредоточивал свой огонь преимущественно на Камчатском люнете, 3-м бастионе и на лежавших против них ложементах.
Сотни бомб и гранат ежедневно лопались над укреплениями, свист ядер и пуль составлял постоянную их музыку. Русский солдат не сторонится этой песни. С удалью и отвагой дерется он в поле, бесстрашно и с каким-то презрением к смерти защищается за окопами, веселой шуткой встречает разрыв неприятельской бомбы, героем и христианином умирает за Русь Святую, за царя православного! Много героев пало на Камчатском люнете, но один из них, рядовой Егор Мартышин, замечателен своим горячим предсмертным словом, которое он с полным спокойствием сказал товарищам.
Ядро размозжило левую ногу Егору Мартышину и оторвало ему кисть. Товарищи раненого подняли Мартышина и положили на носилки.
– Нет, братцы, постойте, – говорил покойно Мартышин, – несите меня только двое. Если с каждым, кого зацепит чугунка, будет уходить четыре человека, так эдак и Камчатку (Камчатский люнет) стеречь будет некому!
Размозженная нога у самого паха едва держалась на тоненьких жилах, но Мартышин, преодолевая жгучую боль, не хотел сразу оставить люнет.
– Несите меня, братцы, по траншее, – сказал он, – дайте проститься с товарищами!
В траншеях он сказал товарищам слово:
– Прощайте, братцы, служите нашему батюшке-царю, как следует храбрым карабинерам! Недавно перед Крестом и Евангелием вы держали присягу на честную и верную службу царю Александру II: служите сыну, как служили отцу его Императору Николаю, и Бог благословит вашу службу!.. Прощайте, братцы-карабинеры, помяните меня грешного! Умирать за правое дело не страшно. Одно, братцы, больно, что не удалось мне охотником вовремя в траншеи сходить!
Получивши рубль серебром от своего ротного командира, Мартышин отдал его товарищу своему, Захару Васильеву.
– Ты, брат Захар, – сказал он, – как принесешь меня к перевязке, отыщи священника, попроси, чтобы он меня исповедовал и приобщил Св. Таин, а после смерти моей сотворил бы панихиду по душе. Рубль отдай от меня священнику.
Принесенный на перевязочный пункт, Егор Мартышин, с полным спокойствием исполнив долг христианина, умер.
Глава IX
Праздник св. Пасхи в Севастополе. – Второе бомбардирование 28 марта. – Состояние гарнизона и города после бомбардирования. – Генерал Семякин. – Приказ Нахимова по флоту
Перебежчики по-прежнему большими толпами передавались на наших аванпостах. В Севастополь являлись люди всех наций: арабы (алжирские стрелки), испанцы (иностранного легиона), немцы, французы, англичане, ирландцы, шотландцы и турки. Все они единогласно утверждали, что союзники готовятся к огромной бомбардировке осажденного города и что у них заготовлено по 800 зарядов на каждое орудие.
Один из перебежчиков был удивлен, увидев женщин на улицах осажденного города.
– Неужели они остались и живут здесь? – спросил он.
Ему отвечали утвердительно.
– Вы не знаете, – воскликнул он, – какая готовится бомбардировка: это будет день Страшного суда, только в большем виде.
В неприятельском лагере рассчитывали во время бомбардирования сбить нашу артиллерию, разрушить укрепления, ослабить гарнизон и, доведя его до отчаяния, штурмовать оборонительную линию. Получив сведения, что на помощь севастопольскому гарнизону следуют подкрепления из Бессарабии, союзные главнокомандующие торопились нанести удар прежде их прихода. В неприятельских траншеях заметна была усиленная деятельность; с каждым днем замечалось появление новых батарей, на которые ставились орудия, рылись новые траншеи, велись новые подступы. Защитники, не оставаясь праздными, усиленно готовились встретить врага должным образом. На нашей оборонительной линии также явились новые батареи, устраивались блиндажи или закрытые помещения для войск. Наибольшее внимание с нашей стороны обращено было на Волынский и Селенгинский редуты и на Камчатский люнет. Последний в особенности был усилен соединением всех ложементов в одну общую траншею, в которой были устроены места для горных орудий. В Волынском редуте устроена мортирная батарея, на Селенгинском же едва успевали исправлять повреждения, наносимые неприятелем. Каждую ночь несколько сот рабочих трудились там над земляными работами.
Для усиления гарнизона в Севастополь введен был Судальский пехотный полк.
Настали дни Страстной недели, и многострадальный город отбывал память страданий и крестной смерти Искупителя. На бастионы и батареи понесли плащаницы, ставили их в походных церквах и в течение всей недели совершали службу. В этот год Пасха приходилась в одни и те же числа как у нас, так и у католиков. Как будто само Провидение указывало на таинственное знамение Креста, связывающее воедино всех христиан между собой. А между тем в Севастополе был поучительный пример человечеству и всему христианскому миру. Там два христианских народа, казалось, забыли учение Спасителя и шли под знаменем луны, рядом с поклонниками Магомета, против тех, которые вооружились на защиту христианства.
Наступил четверг Страстной недели. В уцелевших церквах, в блиндажах, на бастионах и в Александровских казармах собрались молящиеся к слушанию двенадцати Евангелий. В Александровских казармах служба совершалась в огромной комнате, где стояло несколько образов из разбитой церкви, аналой с Евангелием, два больших подсвечника с сотнями мелких свечей, затепленных усердием храбрых воинов и страдальцев-раненых.
Во время чтения двенадцати Евангелий противники открыли батальонный огонь против 3-го бастиона, и скоро заревели выстрелы по всей линии. Англичане пытались два раза овладеть нашими ложементами, но оба раза были отбиты с большим уроном. Неудачи заставили их усилить огонь, и канонада, перейдя на город, не умолкала в течение целого дня. Колокольный звон в церквах, возвещая православным начало чтения каждого Евангелия, сливаясь с ревом пушек и свистом ядер, производил особое впечатление на душу. «Хотелось, – говорит участник обороны, – плакать и молиться и вместе хотелось мстить и драться».
Наступил канун праздника. В шесть часов утра во всех походных церквах на бастионах и батареях, несмотря на сильную канонаду, совершалось, по православному обряду, погребение плащаницы. На Малаховом кургане служба происходила в блиндаже. Почти ползком нужно было войти в длинный и темный коридор, с колоннадой дубовых столбов по обеим его сторонам. Возле далевой стены стояло несколько образов, а посередине плащаница, освещенная свечами. Хор певчих, еще спевавшийся, стройными голосами пел: «Слава в вышних Богу». Молящиеся разных чинов и званий приходили, прикладывались к плащанице, отходили в сторону и скрывались в полумраке. Длинный коридор блиндажа живо напоминал темные киевские пещеры. Чувство глубокого благоговения наполняло душу при виде плащаницы, Евангелия в богатой оправе, престольного креста и образов святителя Николая в киоте и Божией Матери, освещенных несколькими свечами.
Началась служба. Солдаты и матросы наполнили блиндаж. Каждый входил с особым благоговением, горячая и усердная молитва отражалась на всех лицах. «Певчие пели, – пишет одна из присутствующих, – под дирекцией одного лейтенанта так хорошо, что ничье воображение не могло представить себе. Мы молились, и молились усердно, неумолчная стрельба не развлекала нашего внимания». Под тихое пение молитвы «Святый Боже» плащаницу понесли вокруг блиндажа, и, когда молящиеся вышли на площадку со свечами в руках, раздался неприятельский выстрел, и ядро со свистом пролетело над их головами.
По окончании службы гарнизон и жители Севастополя по русскому обычаю готовились встретить великий день Христова Воскресения с особой торжественностью. Все работы, за исключением самых необходимых, были приостановлены, и город мало-помалу стал принимать торжественный вид.
После полудня женщины целыми толпами спешили на бастионы. Жены матросов, землячки, кумы и даже дети, перегоняя друг друга, тащили мужьям, сватам и отцам куличи, сало, пасху и яйца. Во многих командах также заготовляли куличи, пекли булки. На батареях заметно было оживленное движение: там все чистилось, прибиралось, площадки бастионов, места у орудий, входы в блиндаже очищались от мусора, черепков и посыпались песком. Каждый готовился встретить праздник на своем посту, когда нельзя было в своем доме.
Наступила полночь. Было совершенно тихо, только изредка сверкнет вдали пушечный выстрел с нашей или неприятельской батареи и, как раскат грома, мерно загрохочет по холмам, окружающим город. Среди ночной тишины, нарушаемой зловещим гулом орудий и постоянной трескотней ружейных выстрелов в ложементах, благоговейно прозвучал благовест колоколов, призывавших к молитве. Улицы наполнились народом, спешившим в ярко освещенные храмы. Над сонной бухтой множеством освещенных окон горели Александровские казармы, а на противоположной стороне рисовалась греческая церковь во имя Петра и Павла. Толпы народа с зажженными свечами теснились внутри и огненной рекой снаружи окружали два храма Севастополя и госпитальную церковь на Северной стороне… А там, по траншеям и в укреплениях, под визгом пуль и ядер, заслышав благовест колоколов, защитники творили крестное знамение и произносили: «Христос Воскресе!»
