class="p1">— Но что вы здесь делаете? — растерянно спросил я.
— Может ли такое быть, чтобы ты не знал предназначения бальзамирования? — ответила Хатасу. — Ты такой приятный и воспитанный молодой человек, но, уж прости меня за эти слова, поразительно невежественный. Мы становимся мумиями, чтобы обеспечить себе бессмертие. Раз в тысячу лет мы просыпаемся на двадцать четыре часа, снова обретаем плоть и кровь и устраиваем пир, наслаждаясь сушеными угощениями и другими приятными вещами, оставленными для нас в пирамиде. Сегодня первый день тысячелетия, и мы проснулись в шестой раз с тех пор, как нас забальзамировали.
— Шестой раз? — недоверчиво переспросил я. — Значит, вы должны были умереть шесть тысяч лет назад?
— Совершенно верно.
— Но ведь мир тогда еще не существовал! — воскликнул я с догматичной убежденностью и ужасом.
— Прости меня, принц варваров, но сегодня первый день триста двадцать седьмого тысячелетия.
Мой догматизм получил жестокий удар. Однако я был знаком с расчетами геологов и в какой-то мере готов принять такую древность человеческой расы, а потому проглотил это утверждение без особых затруднений. К тому же, если бы такая очаровательная девушка, как Хатасу, попросила меня в тот момент стать магометанином или поклоняться устрицам, не сомневаюсь, что я бы незамедлительно так и поступил бы.
— Значит, вы просыпаетесь только на один день и одну ночь? — спросил я.
— Только на один день и одну ночь. А потом опять заснем на еще одно тысячелетие.
«Если только вас не пустят на топливо для Каирской железной дороги», — мысленно добавил я и продолжил вслух:
— Но как вы получаете эти огни?
— Пирамида построена над источником горючего газа. В одной из боковых камер устроен резервуар, в котором газ собирается всю эту тысячу лет. Проснувшись, мы сразу же открываем кран и зажигаем огонь от спички.
— Помилуй бог! — прервал я ее. — Я и не знал, что древние египтяне умели пользоваться спичками.
— Ничего удивительного. «Есть многое в природе, друг Хефрен, что и не снилось нашим мудрецам», как говорил один сказитель из Фил.
Дальнейшие расспросы открыли мне все тайны этой странной усыпальницы, удерживая мой интерес до самого завершения пиршества. Затем верховный жрец торжественно встал, протянул небольшой кусок мяса священному крокодилу, с меланхоличным видом сидевшему возле покинутого саркофага, и объявил, что пир подошел к концу. Все поднялись с мест и, пройдя по длинным коридорам и боковым нефам, принялись о чем-то беседовать, собравшись в небольшие группы под яркими газовыми лампами.
Мы с Хатасу направились к наименее освещенной колоннаде и присели у мраморного фонтана с порфировым бассейном, в котором резвились рыбки (божества великой святости, как заверила меня принцесса). Не могу сказать, сколько времени мы там просидели, но помню, что разговор шел о рыбах и божествах, о египетских обычаях и египетской философии, а в особенности — о египетских любовных утехах. Последнюю тему мы оба нашли чрезвычайно интересной, и как только мы к ней приступили, ничто больше не отвлекало нас от плавного течения беседы. Хатасу была высокой, стройной и царственной, с гладкими смуглыми руками и кожей цвета начищенной бронзы. Длинные волосы она собрала в прекрасную египетскую прическу, гармонирующую с цветом ее лица и с одеждой. Чем дольше мы говорили, тем отчаянней я влюблялся в нее, совершенно забыв о своем долге перед Эдитой Фитцсимкинс. В самом деле, чем могла пленить меня уродливая дочь богатого и вульгарного новоиспеченного рыцаря, когда передо мной сидела египетская принцесса царской крови, вне всякого сомнения благосклонно принимающая мои знаки внимания и отвечающая на них со скромной, стыдливой грацией?
Итак, я продолжал говорить Хатасу всякие обольстительные слова, а она самым очаровательным образом отгораживалась от них — если можно так выразиться, «я имею в виду вовсе не то, что имею в виду», — пока, признаюсь, мы оба не зашли так далеко в сердечном недуге, именуемом любовью, как только могут зайти юноша и девушка при первом свидании. Поэтому, когда Хатасу взглянула на свои часы — еще один механизм, изобретение которого наши любители древности не приписывали египтянам, — и объявила, что ей осталось жить всего три часа, во всяком случае до следующего тысячелетия, я так огорчился, что вытащил носовой платок и разрыдался, словно пятилетний ребенок.
Хатасу была глубоко тронута. Благопристойность не позволяла ей утешать меня с излишним усердием, но все же она отважилась бережно убрать платок от моего лица и предложить еще один способ чуть дольше насладиться обществом друг друга.
— Предположим, — тихо проговорила она, — ты тоже станешь мумией. Будешь, как и мы, просыпаться каждую тысячу лет и, попробовав однажды, сразу поймешь, что спать целое тысячелетие столь же естественно, как и восемь часов. И конечно же, — чуть покраснев, прибавила она, — за следующие три или четыре солнечных цикла у нас хватит времени, чтобы наладить любые отношения, какие ты только пожелаешь, прежде чем наступит новая ледниковая эпоха.
Такое отношение ко времени было, несомненно, непривычным и сбивающим с толку для человека, отмеряющего его течение неделями и месяцами. Я смутно сознавал, что обязательства перед Эдитой диктуют мне нравственную необходимость вернуться во внешний мир, вместо того чтобы стать тысячелетней мумией. К тому же оставалась еще неприятная вероятность, что тебя превратят в топливо и развеют в пространстве задолго до следующего пробуждения. Но стоило мне посмотреть на Хатасу, чьи глаза в свою очередь наполнились слезами сочувствия, как этот взгляд сделал выбор за меня. Я отбросил в сторону Эдиту, прежнюю жизнь и заботу о собаках и решил, что стану мумией.
Больше медлить мы не могли. Нам оставалось всего три часа, а процесс бальзамирования, даже в самом ускоренном варианте, занял бы целых два. Мы поспешили к верховному жрецу, который заведовал нужной нам службой. Он сразу же согласился исполнить мое желание и вкратце объяснил, какие процедуры обычно проводят с трупом.
— Трупом? — вскинулся я. — Но я ведь живой. Вы не можете забальзамировать меня живьем!
— Можем, — ответил жрец. — Под хлороформом.
— Хлороформ! — повторил я, изумляясь все сильней. — Не думал, что вы, египтяне, о нем знаете.
— Невежественный варвар! — скривил он губы в ответ. — Ты считаешь, что мудрей учителей мира. Если бы ты был посвящен в мудрость египтян, то знал бы, что хлороформ — один из самых простых и часто применяемых обезболивающих средств.
Я тут же отдал себя в руки жреца. Он уложил меня на мягкий диван под внутренним двором, достал хлороформ и поднес к моему носу. Хатасу держала меня за руку и с беспокойством в глазах следила за моим дыханием. Священник склонился надо мной с запотевшей склянкой в руке,
