его нет и Лика очень расстроена.
А что если… его позвала Лика? И между ними произошло что-то, после чего Каргопольский пропал.
“— Но тогда известие о его срочном отъезде не стало бы неожиданностью для Лики.
— О! Давно тебя не слышали. Но в кои-то веки ты говоришь дело. Лика не притворяется, она по-настоящему напугана.
— Лика призналась, что кого-то караулила. Значит этот кто-то позвонил Каргопольскому и попросил его прийти. И Лика стала свидетельницей их встречи.
— Да, это похоже на правду. Но что могло между ними произойти? Ведь Лика была в ужасе вчера вечером. И ты должна была вытрясти из нее правду.
— Я пыталась.
— Плохо пыталась. Нужно было проявить настойчивость.
Я ушла с головой под воду и пару секунд пробыла так. Резко вынырнула, глубоко вдохнула.
— Тебе не удастся спрятаться под водой от своей совести.
— Я и не пытаюсь. Мне так легче думается.
— Ну-ну. Посмотрим.
— Вопрос — кто позвонил Каргопольскому. Из вчерашних Ликиных слов следует, что это был ее амур. Король Пентаклей.
— Получается, ты вернулась туда, откуда начинала. Кто этот самый Король Пентаклей?
— Да уж… Подозревать можно любого представителя мужского пола. Как и три дня назад.
— Немногого же ты добилась. А ведь расклады ты прочла почти хорошо. Тебе только мозгов чуточку не хватает, чтобы дога…”
Я снова нырнула и вынырнула. На этот раз помогло. Горе-помощник умолк, теперь можно и подумать.
Ясно, как день, от Лики правды не дождешься. Ее нежная беспомощность обманчива. Она упряма как пятьдесят тысяч ослиц и будет выгораживать своего Короля Пентаклей.
Займемся лучше Каргопольским. Он прямым текстом просил меня о помощи. Я понятия не имею, чем я могу ему помочь, но я обещала ему найти дневник. А это уже что-то. Борис Павлович уверен, что бабушкина гибель связана с этим дневником. И мне почему-то кажется, что Ликина история переплетается с историей Бориса Павловича и с моей. Я не знаю пока, каким образом. Но я узнаю. И возможно, дневник мне в этом поможет.
У меня так и чесались руки схватить телефон и начать звонить Борису Павловичу, но во-первых, они были мокрые и в пене, а во-вторых, я была уверена, что звонок будет безрезультатным. Если бы он был в состоянии ответить, то позвонил бы сам. Итак, решено: оставить в покое Лику и заняться поисками дневника. И начну я с моего фамильного гнезда.
Мысли пришли в порядок, наступила относительная ясность. Мне даже задышалось легче. Значит решение я приняла правильное.
Но реализацию его придется еще немного отложить. Сначала — вечеринка.
Я выдернула пробку из ванной и включила душ.
***
Мы с Ликой и Давидом тащили мешки со снедью по темным закоулкам позади сцены, ориентируясь на приглушенные звуки рояля.
Вернее, ориентировались Давид и Лика — они знали, где находится малый репетиционный зал. Я же полностью сосредоточилась на том, чтобы не свернуть шею в кромешной тьме — в каждой руке по пакету, держать фонарик было уже нечем.
Где-то скрипнула дверь, звуки рояля стали громче, и через пару секунд в темноте вспыхнул фонарик
— Идете?
— Федя! Как ты вовремя!
— Работа такая.
В свете фонарика Федя был страшен, как злобный гном. Он поманил нас рукой и нырнул в хитросплетение лестничек и коридорчиков, словно в пещеру горного короля.
— Что бы лампочку не повесить! — прошипела я, ткнувшись лицом в какую-то пыльную тряпку.
— Лампочка висит. Только перегорела. — добродушно ответил Федя, — не ворчи, пришли уже.
Три ступеньки, поворот, и мы, наконец, вошли в небольшой зальчик с высокими арочными окнами.
Посередине стояли в ряд три дощатых, грубо сколоченных стола, заляпанных краской, Александр накрывал их листами упаковочной бумаги. Невзрачный паренек с огромными ушами, который играет Азолана и чье имя я забыла, Паша, кажется, перетаскивал стулья к стенам.
Дамы окружили рояль. За роялем сидел Аркадий и играл вальс Шопена, очень даже неплохо, насколько я могу судить.
— Привычная мизансцена, — заметил Давид, аккуратно опуская пакеты с напитками в уголке возле окна, — люди работают, Аркадий вдохновляет.
Аркадий замер на секундочку и звуки вальса плавно перелились в похоронный марш.
— Аркадий! Не нагнетай. — бросил Федя через плечо.
— Завидуйте молча, — ответил Аркадий, непринужденно вспорхнул из минора в мажор и вернулся к прерванному вальсу.
— Аркашка здорово играет, скажи? Не хуже, чем в ресторане! — в голосе Феди звучала такая гордость, словно он сам играл не хуже, чем в ресторане, — Что хочешь подберет. А Давидка и Санька на гитаре. Такие дуэты отжигают! Дашка на скрипке, вроде. Янусик поет. Артисты.
Федя вздохнул.
— Я вот ничего такого не умею, но искусство очень даже уважаю.
Наше появление остановило стихийный концерт, и общими усилиями мы быстренько выгрузили на стол скромные деликатесы, Аркадий и Федя открыли напитки.
Я с сомнением оглядела крошечный зальчик.
— Значит здесь мы и будем…
— Не на сцене же! А тут все есть — столы от ремонта остались, бумаги, вон, Санька дал, грязь прикрыть. Даже музыка есть. А посуду можно у Януськи выпросить. Она у нас пока за реквизитора…
Перспектива что-то выпрашивать у Януськи меня не вдохновила, и я заверила Федю, что картонные тарелки и стаканчики закуплены, а вилку каждый может принести с собой.
— Ну и правильно. — одобрил Федя, а то побьют, чего доброго.
— Кого побьют?
— Посуду! — хохотнул Федя.
— Господа артисты, почему нарушаем традиции?
Анна Сергеевна стояла посреди зала, уперев руки в боки и распространяя вокруг себя аромат флер-д-оранжа. Ей оказывается, не чуждо ничто человеческое — свои пышные формы она упаковала в зеленое платье с золотистой искрой, в ушах раскачивались длиннющие серьги.
— Анна Сергеевна, зачем вы обижаете артистов? Мы их как раз соблюдаем.
— А бокал для Марфы?
Я не поняла, о чем идет речь, но господа артисты приняли сконфуженный вид.
— Сашуленька, столик и Марфин бокал! — распорядилась помреж, сверкая сережками, — Тина, а ты готовься.
— К чему? — забеспокоилась я.
— Новенький подносит бокал вина Марфе Сапожниковой. — пояснила Анна Сергеевна таким же голосом, каким вызывает артистов на сцену. — иначе Марфа закроет дорогу на сцену.
Александр тем временем вернулся, бережно держа в руках бокал из зеленого, пузырчатого стекла с радужным отливом. Изящный, на длинной ножке, должно быть, ровесник Марфы Сапожниковой. Аркадий наполнил его красным вином и вручил мне.
— Я должна это выпить?
— Боже упаси! Это Марфе. Говорят, это был ее бокал.
— Неси на сцену. — распорядилась Анна Сергеевна, — И смотри, не расплещи. Не прольешь ни капли — все главные роли будут твои.
Ничего себе задачка! Я взялась за полный до краев бокал обеими руками.
