Большим удовольствием было ходить по маршруту через горы и ущелья вне города, и этого удовольствия я удостоился, когда Габриэль приказал ему и мне вести наблюдение за селом Шафет, следить за движением в самом селе и по ведущим в него и из него дорогам. Мы поняли, что Габриэль собирается снова нанести удар и не задавали лишних вопросов. К собственному удивлению, я не ощутил разочарования от того, что на этот раз не пошел с Айей. Наоборот, я чувствовал гордость, как тот, которого повысили в звании. Именно присоединение к Аарону воспринималось мной, как переход в категорию тех, на которого можно возложить более опасные задания.
Итак, мы находимся во Французской роще, лицом к селу Шафет. Опять же, благодаря Аарону, мы добрались туда до заката. Ему нет нужды напрягаться, чтобы добраться до любого места, а затем убраться оттуда. Водитель автобуса довез нас до горы Наблюдателей, вернее, до воинского кладбища. Оттуда по петляющей тропе мы поднялись по скале на меловой холм. Оттуда, через небольшое плато на горе было рукой подать до рощи, носящей название «Французской». Не знаю, почему эта красивая роща вызывала страх и ужас у детей Иерусалима, и не в одном поколении. Они издали указывали на нее, перешептываясь: «Вот эта роща, куда похитители приводят детей». Вернее, в одинокий барак, находящийся в ее глубине. Барак этот, являющийся скромным жилищем монахов из монастыря Святой Анны в Старом городе, был источником всех наших страхов в детском саду и начальной школе, так же, как всяческие ужасные мифы окутывали страхом все, что таилось за оградой сиротского дома «Шнеллер», тоже погруженного в густые таинственные рощи. Следовало бы исследовать феномен, почему в любом месте где в гуще деревьев прячется тень, прорастает вместе с грибами, маленький миф.
Мы же преодолеваем суеверия, и ведем наблюдения в бинокль. Внизу, у подножья рощи, проходит шоссе Иерусалим-Рамалла, западнее которого, на вершине горы и располагается село, за которым мы наблюдаем. Южнее, слева от нас, расположен британский военный лагерь, тот самый, за которым мы наблюдали в начале нашего пути, и который виделся нам пустяком после всего, что мы уже прошли.
3
«Ты знаешь, какова роль банд, обосновавшихся в этом месте? – спрашиваю Аарона. – Я знаю, что Дан и Яир ведут наблюдение с хребта, западнее села».
«На этот раз Айя не вышла на позицию», – продолжаю я размышлять вслух с самим собой.
«В отношении Айи, – улыбается Аарон, – ты осведомлен лучше всех нас».
Гляжу на Аарона в некотором смятении и чувствую скрытый укол в его такой приятной улыбке. При этом закрадывается в мою душу странное чувство вины. Может, в этих словах Аарона скрыт упрек в том, что я оторвал Айю от их троицы и нарушил их отношения?
«Нет, – говоря, как человек, не ощутивший никакого подвоха, – Айя не говорила мне, дано ли ей какое-то задание».
«Странно».
«Почему это?
«Мы были уверены, что вы ничего не скрываете друг от друга».
«Никаких таких обязательств в отношении дуг друга у нас не было», – говорю сердито.
«Чего ты сердишься?» – обращается ко мне Аарон и загадочная, улыбка освещает его лицо. И я не могу понять, какие мысли скрывает мой товарищ за этой улыбкой.
«Я не сержусь», – ответил я, сам не веря тому, что сказал, – только мне казалось, что…»
«Говори прямо, что тебя мучает», – с той же с улыбкой сказал Аарон, но трудно было понять, искренен он или улыбается по привычке – быть приятным каждому собеседнику.
«Мне показалось, что вы недовольны моей дружбой с Айей», – сказал я и посмотрел на горы, чтобы не столкнуться со взглядом Аарона.
«Ты совершенно не прав», – говорит он со всей серьезностью.
Я обернулся к нему и увидел, что улыбка исчезла с его лица. Он отложил бинокль.
«Давай выясним это дело, – говорит он тихо смотрит прямо на меня, – мы ведь мужчины, не так ли? И если это так, разберемся шаг за шагом. Ты подозреваешь, что Дан и я таим к тебе неприязнь за то, что ты увел от нас Айю. Так знай, ничего такого не было».
В этот раз я расчувствовался, про себя преклоняясь перед ним, и тенью Дана, которая вставала за ним. Я пытался как-то пробормотать то, что возникло в моих мыслях.
«Понимаешь, вы и Айя были настолько близки, прямо, как члены одной семьи. И вдруг отдалились. Ну, я боялся, что вы в этом обвините меня».
«Мы и сейчас близки, – повысил он голос. – Айя остается для нас тем, кем была. Но ясно было с самого начала, что любовь ее не предназначена никому из нас. Просто ни я, ни Дан – ей не подходим по целому ряду причин».
Он замолк, снова мне улыбнулся и продолжил:
«Мы радовались, что она, наконец, нашла подходящего ей друга. Мы видим в вас счастливую пару. И мы можем лишь благословить вас».
В этот миг мне захотелось крикнуть: «Но ведь это неправда. Вы не знаете всего». Но я не произнес ни слова.
И все же что-то от скрытого в душе страдания отразилось на моем лице. Усилие подавить крик открылось пытливому взгляду Аарона, но и это истолковал неверно. Я понял это по движению его правой руки, которая неожиданно коснулась моей и пожала ее.
«Поверь, – сказал он, – мы радуемся вашей радости. Не напрягай свой мозг зряшными подозрениями».
4
Вернуться невредимыми из Французской рощи нам удалось лишь благодаря хладнокровию Аарона, о котором я раньше и не подозревал.
Лишь только стемнело, мы спустились с холма, направляясь к сверкающим огням Иерусалима. Аарон выбрал тропу, пересекающую долину Вади-Джоз и проходящую недалеко от британского военного лагеря.
По этой тропе мы не раз возвращались с полевых учений на севере города, но на этот раз вышла заминка. На некотором расстоянии от ограды, огибающей палатки и бараки британского лагеря, мы услышали лающий голос часового, обращенный к нам:
«Стой!», – крикнул он по-английски.
Мы замерли. В голосе часового послышалась угроза:
«Стой! Кто там?»
Я беспомощно посмотрел на Аарона, но он вовсе не был испуган. Мы услышали приближающиеся шаги часового и щелканье затвора винтовки.
Аарон шепнул мне одно слово:
«Бежим!»
Мы побежали в западном направлении. Послышался свист часового, сопровождаемый голосами преследующих, двух-трех человек, явно приближающихся к нам. Выстрелы в нашу сторону разорвали дремлющий воздух. Мы слышали рядом шорох пролетающих пуль.
«Открываем огонь!» – процедил сквозь зубы Аарон и выстрелил в сторону преследователей. Выстрелил и я. Тут же погоня прекратилась. Послышались голоса. Преследователи решили, что их маловато для того, чтобы вступить в бой с какой-то вооруженной группой, и что они слишком удалились от лагеря.
Мы почувствовали облегчение, но не прекратили бег. Сделали большой крюк. Наконец добрались до государственной опытной станции на окраине Санхедрии, и там передохнули в тени деревьев, растущих у ограды. Затем скрылись в переулках Бухарского квартала, и пришли к Бейт-Исраэль, где и условились все встретиться в квартире Габриэля.
Остальные пришли раньше нас. Мы нашли их на лестничном пролете, здоровающимися с господином Розенблитом, который вышел из квартиры, случайно или намеренно.
Оба мы тяжело дышали, пот стекал с наших лбов, и я увидел, что старик смотрит на нас по-отечески встревоже «Может, зайдете выпить чаю?» – обратился он к Габриэлю.
«Нет, большое спасибо!»
«Вижу я, – сказал старик, – вы вернулись с дороги очень усталыми. Ну, правда, чего бы вам не выпить чаю?»
В его голосе было нечто, которое превращало любое возражение в жестокость. И Габриэль не смог устоять. Мы вошли в небольшую комнату, обставленную той тяжелой мебелью, которая переходит из поколения в поколение, и каждый изгиб инкрустации, выгравированный в дереве, хранит семейные истории. Особый запах стоял в квартире, и ноздри мои тотчас разложили его, найдя в нем запах старой одежды, книг и немного корицы. И поверх всех этих запахов витал некий безымянный запах, который называл в доме моей мамы «запахом уборки». Было ясно, что мадам Розенблит принадлежала к тому роду женщин, которые в каждую свободную минуту брали в руки ведро и тряпку, и натирали плитки пола до блеска. Она встретила нас в дверях кухни, держа руки в карманах передника. Мы расселись вокруг большого стола, накрытого еще большей скатертью пурпурного цвета, края которой достигали пола. На стене висел ковер со знаменитой картиной, на которой изображен доктор Герцль, взирающий с моста в Базеле. Рядом с ним висел портрет Монтефиори, подбородок которого был укутан чем-то странным, не понятным мне по сей день.
Стаканы чая, от которых шел пар, быть может, для остальных были угощением. Но не для нас с Аароном. Мы жадно пили чай, снимая сухость в горле ломтиками лимона, которые были нарезаны в маленьком блюдце, и тем вкусным «вареньем» в другом блюдце, в красной гуще которого выделялись большие ягоды клубники. Переход от бега по ночным полям к этому столу, полному покоя и удовольствия, был слишком быстрым, и трудно было к нему привыкнуть. В ушах у нас все еще звучали выстрелы, но, оказывается, они терзали не только наш слух.