что там металла — и то стащил. Сковороды все. А потом приходит и просит поесть. Я говорю: «Тебе на чем разогревать-то?» Муж обвиняет меня, но разве я виновата? Вот Лена, дочь моя. Они вместе росли».
Лена — гордость Самарцевых. Окончила Тверской государственный университет, выучилась на биолога «с экологическим уклоном». Очень увлекалась философией, «Аристотель и Кант — ее любимые», ездила на научные конференции. Говорит по-итальянски. Пишет стихи и прозу.
Работает Лена на Валдае, бухгалтером на биологической станции. А в свободное время переводит стихи молодого итальянского поэта Марчелло Менни и выкладывает в их в Интернет.
«Может быть, лучше и не бороться,
и оставить надежды
в туманных пространствах…»
Нина Федоровна пытается найти фотографии Миши. Самая поздняя — десятилетнего возраста. «Может, у него сил не хватило? — пытается она оправдать сына. — На жизнь сил не хватило? Он учился на выдувальщика в училище. Хотел работать на «Красном мае» — завод у нас тут недалеко, тут еще кремлевские звезды отливались. А завод закрыли. Он и начал пить. Но нельзя же руки опускать. Или всем сил по-разному положено?»
Когда Нине Федоровне перестает хватать сил, она начинает вспоминать свой класс, который выпустился в прошлом году: «22 ребенка, и все такие замечательные, такие дружные, такие добрые. Двое поступили в лицей!» Но, начав вспоминать детей, прошедших через ее руки, она уже не может остановиться: «Было у меня. Сначала мальчик перестал ходить в школу. Вроде как у матери денег не было оплачивать какие-то школьные расходы. А потом его нашли замерзшим на сеновале. А на следующий год заживо сгорели еще два ребенка — брат и сестра, 9 и 7 лет. Их мать, моя соседка снизу, стала ходить на трассу. Ну, пошла в очередной раз, а электричества не было. И она зажгла детям керосиновую лампу… Теперь пьет».
«Как после этого понимать жизнь? — спрашивает Нина Федоровна. — Кто-то спасается, кто-то нет. Почему? Теперь я верю в мойр — слепых греческих баб. Они плетут судьбу человеку из того, что подвернется под руку, и обрезают нитку, когда хотят. Только так я еще что-то здесь понимаю».
— Я уже не верю, что Миша сможет подняться, — говорит Нина Федоровна. Она уже давно плачет, не замечая этого. — Если я, мать, говорю: «Возьми веревку».
Мишу Самарцева нам найти так и не удалось. В доме-бомжатнике у железной дороги пережидает дождь его собутыльник Леша. «Нет Самары. В Цну ушел или в город уехал».
Зашли и в разрушенную казарму, где Самарцев иногда ночует. Ровный слой бутылок на полу, грязное тряпье у стены. Невозможный запах.
У магазина бухают молодые, здоровые парни. Пропивают зарплату Жени. Женя работает на железной дороге «вальщиком» — спиливает деревья, которые находятся на расстоянии 15 метров от путей. Если спиливать по 40 кубометров в сутки (10–12 часов работы), то к концу месяца зарплата составит нереальные 40 тысяч. Вот их-то и пропивают.
Женя подходит и просит: «Передай там, в Москве, что они — пидарасы!» У Жени к власти претензии. Во-первых, он сирота, сиротам положена квартира, а квартиры он не получил и живет в деревянном доме с дедушкой и бабушкой. Во-вторых, Юшкова, глава администрации сельского поселения, допустила, чтобы две бани в Леонтьеве были закрыты. «И теперь нашим старикам негде мыться! — орет уже изрядно поддатый Женя. — Мне негде мыться! А у этой бляди Юшковой коттедж на берегу озера!» (Проверили потом — так себе коттеджик. Очень не новый деревянный дом, и озера нет. — Е.К.)
— Вот я кошу от армии! И мне не стыдно, что я кошу от армии! Я лично ничего не должен этой стране!
Женя ведет нас знакомиться с Антоном, своим другом.
Антон Абдулхланов сидит на лавочке со своей бабушкой Лидией Викторовной. Антон прошел обе Чечни и готов поддержать военную тему.
— Моздок, Ханкала, Алхан-Юрт, Комсомольское, Червленое, — спокойно перечисляет Антон.
— У меня брат прошел Чечню! — орет Женя. — Однажды у него было плохое настроение, и он при бил свою жену к стене! Ноги и руки прибил ей вилка ми к стене! Это все Путин! Не может защитить свой народ!
— Две контузии, четыре ранения — два огнестрельных и два осколочных, — продолжает Антон.
— Мне нужен танк! И я раскатаю эту юшковскую администрацию по бревнышку! — вопит Женя. — А потом в Кремль! Путь меня посадят, но я убью Путина! И Медведева! Почему наши старики не могут мыться?
— Ой, да, доченька, мыться негде, в корыте воду грею, сама себя обтираю, — начинает причитать Лидия Викторовна. — Пускай Юшкову снимут, поставят хорошего! — и начинает плакать и мелко креститься.
— Баб, ну перестань. Ну, давай не нервничать, — успокаивает ее Антон, приобняв за плечи.
— Сраные козлы во власти! — вопит Женя.
Ни Жене, ни Антону, двум здоровенным парням, ни их приятелям, бухающим у магазина, похоже, просто не приходит в голову построить баню самим или нанять строителей. Но страшнее, что и Лидии Викторовне не приходит в голову попросить об этом внука.
«Сапсан»
Проезжая Угловку
381 км от Москвы,
269 км от Санкт-Петербурга
И вовсе он не такой быстрый, как нам рассказывали и как казалось снаружи. Средняя скорость — 190 километров, лишь однажды разогнались до 223.
Кресла с мягкими подушками для головы, большие панорамные стекла, «Обитаемый остров» по телику. В наушниках можно еще послушать музыку.
У каждого проводника — красивая серая форма и бейдж с именем и флагом, чаще всего британским. Флаг обозначает знание языка. Если подойти к «британцу» и спросить: «Do you speak English?», он ответит: «A little bit»[5]. Кофе стоит 50 рублей, а обед уже около 500. Курить нельзя, и народ выскакивает на редких минутных остановках на станциях и жадно затягивается. К пассажирам тут же несутся торговцы с лотками: копченые угри, хохломские ложки, вяленая рыба, семечки, водка, абрикосы. Проводники приходят в ужас и заводят: «Господа, мы отправляемся!». Но кто-то из пассажиров обязательно успевает купить какой-нибудь фарфоровый колокольчик или леща. Разговоры:
— 75 человек надо каждую неделю туда возить. Вот такая задача была поставлена. Я сказал: это глупость — делать доставку буровиков без вертолетов…
— Если вы
