Лично с Франей он знаком не был и, как оказалось, уже давно забыл о постигшей его неудаче. Однако Кирилла Ганугд знал откуда-то. Франя заметил, что они, здороваясь за руку, хитро улыбнулись друг другу. Но работы не было ни для Кирилла, ни для Франи.
- Я бы с удовольствием, ведь это - честь для нас обоих, но никак не могу. Клянусь небесными карликами, мне больше не нужно помощников. Вокруг меня столько молодых энтузиастов, они любят меня и стремятся услужить мне. И я их люблю. Но их слишком много! Я читаю им мои стихи, а они читают мне свои, потом мы откровенно обсуждаем их. Кроме того, у меня большой дом, у меня есть садовник, мажордом, заведующие картинной галереей и обсерваторией, архивариус и библиотекарь, секретарь и не знаю сколько чтецов, которые постоянно меняются - все работающие у меня меняются, они избаловывают меня; нет, не хочу! Не хочу! Не могу! В самом деле, мне очень жаль, но, поверьте, это невозможно. Никак не .могу, коллектив заполнен до отказа!
- Я буду вам хоть ботинки чистить, - предлагал в отчаянии Франя.
Гануга указал ему на подставку с отверстием для ноги.
- Даже если бы я этого не умел делать, я псе равно не позволил бы себя обслуживать! Гениальный Толстой сам выносил ведро. - Вдруг он разразился веселым смехом. - Не хватает еще, чтобы кто-нибудь пришел и предложил чистить мне по утрам зубы...
После утомительных скитаний, полных тщетных поисков и неудач, друзья сели вечером за обильный и сытный ужин. На столе появились изысканные кушанья и вина самых лучших марок. Обслуживающий персонал работал безукоризненно, тихо играла музыка, являясь как бы звуковой декорацией к пьесе на тему о полном утолении голода. Они и в самом деле были голодны как волки. Франя начал понимать, в чем заключается разница между гурманством и пустым желудком...
Но чего-то не хватало! Желудок был полон, а в сердце - пустота! Только теперь Фране стало ясно, что есть еще что-то более ценное, чем самые изысканные кушанья, самые приятные напитки и самая упоительная музыка. Все это имеется в изобилии, мир переполнен земными благами, но Франя жаждал работы! Именно это и оставалось недосягаемой и неисполнимой мечтой, самым желанным из всех сокровищ мира!
Сперва Франя наивно думал, что найдет работу там, где ее оставили другие. Ему хотелось проскользнуть в те щели, которые образовались после их ухода. Но щели не ждали, пока Франя заполнит их, как не ждут круги на воде, когда в нее бросишь камень...
- Я не понимаю! Не могу себе этого представить! - говорил Франя Кириллу, утолив голод и жажду и закуривая.- Ведь освободилось столько мест после того, как ушли эти несчастные, которых мы сагитировали! Работа есть всюду, но только не для нас, только не для тебя и не для меня!
- Есть лишь одна причина, почему мы не можем зацепиться, - ответил Кирилл.- У меня такое недоброе предчувствие, Франя...
- О чем ты говоришь? - испугался тот.
- Мы наделали слишком много шуму со своей пропагандой. Все знают о нас...
- Кто о нас знает? Назови...
- Человеческое общество. Мы провинились перед ним... и теперь оно наказывает нас...
- Как наказывает?
- Сурово и позорно. Тем, что не дает нам работы!
- Но ведь это к нам не относится! Это относится к тем, кто провинился в чем-нибудь другом, но при этом не может жить без работы! Почему они должны наказывать нас, если мы сами не хотели работать?
- Очевидно, Франя, существует две категории людей, которых исключили из общества. Одна категория - это люди, для которых работа - самое ценное в жизни, и в наказание они были лишены ее! Но может быть и обратный случай: я, ты и нам подобные глашатаи свободы - мы относимся ко второй категории! Боюсь, что и нас постигла та же участь, что и нас исключили! Мы бегали среди людей, как паршивые овцы, и сами не знали об этом...
- Но все-таки они нас не могут наказывать...
- Мне кажется, что нас уже наказали! Нас не допускают к работе именно теперь, когда мы поняли ее ценность!
- Может быть, ты и прав! А знаешь, что мне пришло в голову, Кирилл? Что нас сначала заставили голодать, а когда нам захотелось насытиться работой, ее вдруг выхватили у нас из-под носа! Как будто они нарочно довели нас до этого состояния, чтобы иметь возможность наказать нас...
- Так оно и есть, Франя! Но это означает, что общество о нас знает и не даст нам опуститься на дно. Оно прощает даже тем, кто очень сильно перед ним провинился, со временем возвращает им работу, а вместе с ней и честь и человеческое достоинство. Не сразу, конечно! Сначала работенка бывает пустяковая, и все же это уже что-то, что можно назвать работой, а потом постепенно... Ну, в общем все зависит от них и от нас, Франя, и мы дождемся, вот увидишь...
А уже на следующий день - это было в первой декаде июля - им представился подходящий случай.
В сущности, Франя сам его придумал, хотя и не без помощи Кирилла. В парке они проходили мимо огромного золотого памятника, который потускнел от времени. Это была, собственно, целая скульптурная группа, сделанная по старинной картине. Она изображала Ленина на собрании, окруженного его соратниками и врагами. Ленин стоит, чуть наклонившись вперед, и говорит в адрес скептиков, маловеров и нытиков три исторических слова: "Есть такая партия!" Памятник относился к эпохе, когда для отливки статуй и производства плит, желобов и труб применялось золото. Можно было подумать, что так мстила та эпоха некогда проклятому металлу, к которому присохли кровь и пот порабощенных человеческих поколений. Но одновременно это было и его реабилитацией, доказательством того, что и этот металл обладает замечательными свойствами, что и он может быть полезен человечеству.
Кирилл остановился перед памятником и посмотрел на маленький вычищенный кусочек, который сиял, как заря. Осененный внезапной мыслью, Кирилл показал на памятник:
- Вот это была бы работа!
И Франя понял:
- Какая бы это была красота!
На следующий день, в тот час, когда сотни и сотни тысяч человеческих рук пришли в движение, чтобы копать, строгать, писать, рисовать, сверлить, варить, ковать, сажать, сеять и собирать урожай, наверху золотого памятника стоял Франя в рабочем халате с жидкостью для чистки в одной руке и с тряпкой в другой. Разве тряпка не может быть орудием производства, если взять ее всеми пятью пальцами и с ее помощью вернуть вещи первоначальный, незапятнанный вид? Разве рука не устанет при этом, разве ты не чувствуешь радости от того, что чего-то становится меньше, а чего-то больше, разве тобой при этом не руководит стремление сделать все как можно лучше и как можно красивее и довести работу до конца? Разве не появится потом чувство гордости от успешного завершения своего дела?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
