Уже в прихожей, застегивая молнию на модных высоких сапогах, вдруг подняла к ней лицо, улыбнулась заговорщицки:
– Нет, а какой скрытный Максим-то оказался, а? Мог бы мне все рассказать, я бы поняла...
– Что бы ты поняла, Маш? Неужели благословила бы своего парня на эту, как ты сказала... на продуманную движуху?
– А чего тут такого? Если для хорошего дела надо... Хм... Подумаешь, чего тут такого...
Ушла, слава богу. А в больной голове так и осталось звучать неприятным рефреном: «Чего тут такого, подумаешь...»
Легла в постель, устроилась нелепым зародышем под одеялом, решила, уснет сейчас как убитая. Нет, как бы не так... Все крутилась внутри досада от разговора, вырастая в большое недовольство собой, в до конца неосознанное раздражение. И билась, билась внутри жилка дурного послевкусия – что-то она не то сделала, не туда употребила свою откровенность. Да и саму откровенность стало жаль, будто она была живой энергией, ощутимой, обидчивой. Вот, обиделась, и болит, и мается...
Нет, надо вылезать из-под одеяла, чем-нибудь полезным да рукотворным заняться. Когда что-то руками делаешь, всегда плохие мысли из головы отступают. Тем более и озноб уже куда-то пропал... Может, ковер в гостиной пропылесосить?
Гудение пылесоса и впрямь отвлекло, и организм расшевелился потихоньку привычным занятием. Сменив насадку, принялась водить ею по корешкам книг, стоящих плотными рядами на полках стеллажа. Но вдруг повернулась неловко, задела щеткой глиняную хреновину, примостившуюся в подпорках на одной из полок. Ойкнула испуганно, протянула руку, пытаясь удержать... Пальцы скользнули мимо, и хреновина с грохотом слетела-таки на пол, развалившись на несколько частей-осколков. Ох, как жалко! Вроде и непригодная в хозяйстве вещь – блюдо не блюдо, ваза не ваза, обыкновенная расписная глиняная плошка, – а все равно жалко! Они с Владом эту плошку из Самарканда привезли, из первого совместного отпуска...
Почему-то захотелось им тогда именно в Самарканд. Поехали на поезде, и было это в ноябре, кажется... Да, точно, в ноябре. Холодно было, сыро. А в Самарканде – жара! Солнце азиатское щедрое, город древний, незнакомый, интересный. Сразу отправились старый город смотреть – и заблудились в улочках между Регистаном и Афрасиабом. Забрели в какую-то чайхану, заказали лагман, плов... Вежливый официант-узбек им целую лекцию прочел, что и где в городе надо посмотреть, потом расставались как добрые знакомые.
Да, город впечатлил, конечно. Удивительный город. Все, что о нем сказано – зеркало мира, сад души, жемчужина Востока, лик земли, – все правда. Блеск и великолепие монументальности. А какие краски, узоры какие! А восточный базар у мавзолея Биби-Ханым! Идешь по нему, и кажется, что во времена Чингисхана или Тимура попал... Даже старинные ремесла сохранились, сидят в лавочках мастера резьбы по дереву, чеканщики, ювелиры, жестянщики... И все это на фоне одуряющих фруктовых и пряных запахов, арбузных и дынных гор, и не знаешь, куда бросить глаз, и жарко, и шумно, и голова кругом! И вдруг откуда-то снизу, с приступочки базарной лавчонки, нежная гитарная мелодия, а за ней тихая трогательная припевка... Совсем не восточная, до боли пронзительная:
Губы окаянныя, думы потаенныя,Бестолковая любовь, головка забубенная...
Сидит парнишечка длинноволосый, в белой рубахе и драных джинсах, поет, будто сам себе. Они остановились как вкопанные, даже дышать перестали. А он голову поднял, улыбнулся, подмигнул, и дальше:
Все вы, губы, помнитя,Все вы, думы, знаетя,Ох, до чего ж вы мое сердцеЭтим огорчаетя...
Как будто специально для них пел. Наверное, именно в этот момент у них одинаково и сдвинулось что-то внутри, обозначилось пониманием. Вот так, среди шумного восточного базара, накрыло счастливым откровением – они самые что ни на есть настоящие муж и жена, а не просто друг другу поводыри в жизненной испуганной неустроенности... Муж и жена – в общей постели, в общей любви, в горе и в радости, до конца дней своих. Дослушали песню, молча пошли дальше, держась за руки и неся в себе одно на двоих счастливое хрупкое знание. Кое-как донесли его до гостиничного номера... Так вот и получилось нечаянно – оставшиеся дни в Самарканде обернулись днями медовыми, уплыли круговертью жарких ночных страстей, утренней беззаботной неги и долгих дневных прогулок рука об руку... Правда, о любви они тогда так и не заговорили. А чего было говорить – и без того все понятно было. А может, и зря не заговорили, не обозначились красивыми словами. Может, и повторяли бы их по сей день, и попривыкли бы к ним, и веяло бы от них тем самым свалившимся вдруг самаркандским откровением...
А хреновину эту они уже в последний день купили. И так старательно, помнится, ее в чемодан упаковывали, берегли, как символ счастливой поездки... Нет, красивая была штука, конечно. Немного кривенько сработанная, с тем самым обаятельно аляповатым орнаментом – синяя роспись по теплому охряному полю, – она так хорошо вписалась в скромный интерьер гостиной, стояла себе среди книг долгие годы... И вот нате, разбилась. Может, как-то склеить можно?
Села на ковер, взяла в руки самые большие осколки, покачала в ладонях. Нет, слишком тяжелые. Не склеить. Не удержать. Хотя можно и попытаться – склеить да удержать... Только зачем? Осколки, они и есть осколки...
И заплакала вдруг, захлебнулась в коварно подкатившей волне отчаяния. Плакать почему-то было хорошо, и рыдание выходило не горьким, а детским каким-то. И отчаяние тоже было не горьким, а будто слегка подхваливающим – давай, давай, рыдай шибче... Выплакивай из себя все, за последние дни накопившееся, – маету придуманного терпения, головную боль, стрессовую температуру, ненужную энергию только что вернувшегося в память откровения... Давай, еще шибче рыдай!
Даже и не поняла поначалу, откуда вплелись в ее плач посторонние звуки. Потом догадалась – телефон... Подползла на коленях к журнальному столику, потянулась, ковырнула трубку из гнезда, ответила сдавленно, пытаясь упрятать слезный прононс:
– Да, слушаю...
– Здравствуйте. Это Татьяна, мать Лены. Могу я с... с женой Влада поговорить?
Опа... Надо же, соизволила наконец объявиться! А каким надменным холодком от интонации веет, аж через трубку чувствуется! С женой Влада, главное... Будто не знает, как у Влада жену зовут!
– Да. Можете, конечно. Я вас внимательно слушаю, Татьяна. Меня, как вы знаете, Лизой зовут.
– Ну да, конечно... Так вот, Лиза, я сразу к делу! Объясните-ка мне, уважаемая Лиза, что у вас там происходит?
– А что у нас происходит? – выгнула она в напряженном недоумении спину.
– А я не знаю, что! Мне пять минут назад Лена звонила, плакала в трубку! Я, конечно, ничего толком из ее сумбура не поняла, но, знаете ли... Если уж взяли к себе ребенка, то умейте отвечать за его психику, уж будьте добры! А то что же у нас с вами получается, уважаемая Лиза? Мне ее обратно забирать, что ли? Или как вы предполагаете? Она же не вещь, чтобы ее туда-сюда перепихивать! Если б я знала, что все так будет, ни за что бы ее к вам не отправила! Чтоб вы над моим ребенком издевались!
