Умабий утер пот со лба и с сожалением произнес:
— Жаль, Горд не пошел с нами, он мог бы увидеть много удивительного, — и восторженно добавил: — Воистину Рим велик!
Котис снисходительно улыбнулся.
— Мой друг, я верю, что когда-нибудь ты станешь правителем, и тогда тебе придется уметь усматривать сильные и слабые стороны чего или кого-либо. — Котис вынул из складок тоги кошель и достал из него аурею, римскую золотую монету. — Посмотри, у нее две стороны, пока ты видел одну ее сторону, а вот теперь я покажу тебе другую.
— Ты хочешь сказать, что пока я видел одну сторону Рима, и ты предлагаешь мне посмотреть на него с обратной стороны?
— Именно. Мы пойдем туда, где римское право во многом теряет свою силу, туда, куда опасаются совать носы преторы, квесторы и воины городской стражи! Мы отправляемся в Субуру. Точнее, в одно прекрасное местечко, опекаемое Бахусом и Венерой. Ты увидишь, что стало с суровостью и простотой прежних римских нравов, о которых я тебе рассказывал.
— Нравов, закаливших римлян для будущих великих побед и завоеваний?
— Верно, а еще ты увидишь, как на твоих глазах станет тускнеть блеск главного города империи.
Котис оказался прав. Великолепие Рима, по мере того как они углублялись в район, называемый Субура, постепенно испарялось. Перед Умабием явилась другая, довольно неприглядная грань столицы, нашедшая отражение во многих городах империи. Это был Рим с узкими кривыми улицами, над которыми, подобные скалам, нависали каменные дома, иные из которых достигали шести уровней. Умабием овладело чувство, которое он испытал при первом посещении Танаиса, ему вновь захотелось оказаться в степных, пахнущих травами просторах. Здесь же воздух наполнял тошнотворный запах отходов и смердящих клоак. На этих улицах не встречались патриции и матроны в богатых нарядах, зато в изрядном количестве обитали бедные ремесленники, их плохо одетые жены и чумазые дети, а также огромное количество нищих, калек и подозрительных личностей. Последние с интересом поглядывали на одетого в белоснежную тогу Котиса и на его спутника, одежда которого, хоть и была варварского покроя, но выглядела нарядно. Больше всего алчные взгляды нищих и калек привлекал кошель, висевший на поясе Умабия. Некоторые из нищих калек даже пытались просить у него денег. Их докучливые приставания стали раздражать сармата. Котис посоветовал не обращать на них внимания и не давать им ни одного сестерция, он предупредил, что в противном случае за ними увяжутся все нищие Рима. Вняв доводам Котиса, Умабий счел за благо спрятать кошель под куртку. Явилось ли тому причиной отсутствие соблазнительного вида кошеля или красноречивый жест Умабия, схватившегося за рукоятку меча, но нищие отстали. Умабий задумался. Такой Рим сармату не нравился. Еще до посещения Субуры его первые положительные впечатления, переходящие в восторг и даже в некое преклонение перед Римом, стали рассеиваться. Из отрывистых фраз римлян и их рассказов он выяснил, что в Вечном городе, как и во многих местах государства, процветают мздоимство, воровство и распутство, в особенности поразившие властную верхушку империи. Достаточно он был наслышан и о правителях Рима, порою излишне жестоких, порочных и даже безумных, о многочисленных изменах, заговорах, мятежах, а также о восстаниях рабов. Умабий ежедневно видел этих несчастных людей, потерявших свободу и влачивших в основной массе жалкое существование. Рабство для Умабия не было внове; сарматы тоже продавали пленников в Танаисе, видел он рабов и в Пантикапее, и в Афинах, да и у аорсов такие водились, только в малом количестве и то больше в качестве слуг-вольноотпущенников. В Риме же их положение было гораздо хуже. Вся сущность сына степей противилась такому отношению к себе подобным. Вид людей, свезенных со всех покоренных римлянами земель на невольничий рынок у храма Кастора, вызывал в нем жалость и душевный протест. К гладиаторским же боям, о которых с восхищением рассказывали римляне и которые стали частью их жизни, он испытывал отвращение. Сарматы тоже любили поединки, но они были бескровными и участвовали в них они сами, а не наемники, и если лилась кровь, то только когда дело касалось чести или правосудия. В империи люди упивались зрелищем смерти. А теперь Умабию пришлось увидеть еще одну неприглядную сторону жизни Рима.
Улица постепенно сужалась. Многоэтажные дома закончились, их сменили жалкие хижины, но и они расступились, образуя небольшую площадь, в центре которой стояло трехэтажное здание из сероватого пористого туфа. Оно было мрачноватым, но портик с беломраморными колоннами и фронтон с барельефом, изображавшим Бахуса, возлежащего средь виноградных лоз, сглаживал это впечатление. Возвышаясь над хижинами, здание выглядело патрицием среди рабов. Умабий недоумевал, каким образом оно могло попасть на площадь нищих? Котис объяснил. Когда-то все дома в этом уголке Рима имели подобный вид, но пожар уничтожил их все, кроме одного. Случилось чудо. Дом уцелел, по словам хозяина, поклонявшегося Бахусу, благодаря заступничеству этого бога. А вскоре произошло еще одно чудо. Дом за большие деньги выкупил знатный гражданин Эмилий Сардос. Будучи приближенным Калигулы и, по слухам, ходившим среди римлян, одним из его любовников, он узнал, что император затевает строить в этом месте нечто грандиозное, а это сулило Эмилию выгоду. Но ему не повезло. Калигулу убили, а вместо большого строительства римская беднота начала лепить здесь свои хижины. Однако предприимчивый Эмилий Сардос не растерялся и вскоре открыл в опекаемом богом Бахусом доме заведение, приносящее немалый доход. Самым главным достоинством этого, как называл его сам хозяин, «Дворца развлечений», а посетители нарекли «Хижиной Бахуса», явилось то, что он находился далеко в стороне от Капитолия, Палатина и других богатых районов. Где, как не в нищем районе, можно укрыться от ревнивых глаз мужа или жены и предаться необузданным, веселящим душу оргиям. Во «Дворце развлечений» продавали тела красавиц со всей ойкумены и подавали только самые изысканные кушанья и вина, вследствие чего заведение имело популярность у знатных граждан Рима. Поговаривали, что даже Мессалина, жена нынешнего императора Клавдия, бывала в «Хижине Бахуса» и, выдавая себя за проститутку, предлагала посетителям свое тело, требуя при этом солидную плату. Котис и Умабий не знали, что и сенатор Сервий Цецилий нередко наведывался к Эмилию Сардосу. Когда-то заведение Сардоса посещал и Котис. Эмилий услужливо и с уважением принимал боспорского царевича, но это было давно.
Котис и Умабий под изучающими взглядами двух рослых охранников вошли в эту «Хижину Бахуса». Перед тем как переступить ее порог, Умабий почувствовал на себе пристальный взгляд и обернулся. Неподалеку от входа стояли трое мужчин в пенулах. Сгустившиеся сумерки и капюшоны скрывали их лица. Умабию незнакомцы показались подозрительными; кажется, он уже видел их по пути сюда, только тогда они шли им навстречу. Ему запомнился один из них, одетый опрятнее своих сотоварищей и выше ростом. Именно его холодный взгляд заставил Умабия оглянуться.
