— Дорогой мой Сергей Петрович! Вас все история волнует. А ведь география тоже не последний предмет!
Да, география тоже не последний предмет… Только что мы радовались весне, а поднялись в горы, снова дохнула в лицо уходящая зима. Горная тропа круто петляет вверх. Из ложбин, забитых потемневшим снегом, тянет холодом. Лошади под нами, предчувствуя глубокий снег, настороженно прядут ушами, нехотя продвигаются вперед.
Последний луч заходящего солнца переломился о снежную вершину, на миг озарил ее багряным светом, и сразу поползли холодные сумерки. В горах темнеет быстро. КП дивизии мы достигли уже затемно.
Встретил нас начальник связи дивизии майор Тертычный. По одному его виду можно было судить, что дела обстоят не блестяще. Дивизия попала в исключительно тяжелые условия. Установленная с полками проводная связь почти бездействовала. Небольшие группы фанатично настроенных фольксштурмовцев, хорошо зная тайные горные тропы, вырезали кабель, устраивали засады. Надсмотрщики, которых высылали на линию, как правило, не возвращались, а у Тертычного не было резервов, чтобы выделить на направление, скажем, роту. Так и пришлось отказаться от проводной связи.
Радиосвязь в горных условиях тоже действовала ненадежно. Не помогли даже опыт и большие знания подполковника Аверьянова. Всю ночь он провозился с аппаратурой, меняя волны диапазона, перемещая радиостанции, пробуя устанавливать антенны в различных направлениях. И только с восходом солнца появилась радиосвязь с полками. Но облегчения это не принесло. Каждый из нас понимал, скроется солнце — и эфир, сколько ни бейся, снова станет непроницаем для коротких радиоволн.
Светает в горах так же быстро, как темнеет. Не успели слегка перекусить, ослепительно вспыхнули снежные вершины, а по долинам, скатываясь в глубокие расщелины, пополз седой туман. Зазеленели внизу луга, но нам предстояла дорога не к этим лугам, а туда, где до рези в глазах сверкал белый снежный настил.
С трудом добрались на КП части, с которой утром так и не удалось установить радиосвязь. В полку большие потери, тяжело ранен командир. Начальник радиостанции убит, а радиостанция выведена из строя пулеметной очередью. И снова Сергей Петрович колдует возле разбитой радиостанции, надолго задумывается, трет рукой заросшие щетиной щеки, словно хирург операционной сестре, отдает, не глядя, какие-то распоряжения сержанту-радисту…
И я еще раз подумал, как незаметен труд связиста. Ведь вот сколько сделал для обеспечения войск связью, например, Сергей Петрович Аверьянов! Но как и чем измерить его вклад в общее дело? Какими заслугами отмечен его боевой путь? Как тут было не вспомнить Старую Руссу, заснеженные леса и болота, далекий 1942 год… Потеряна связь с батальонами морской пехоты. В темную глухую ночь пробираются в батальоны капитан Аверьянов и воентехник 1 ранга Маслюков. И там, где они побывали, заработала связь. Сколько ночей не спали они, сколько раз зарывались в снег в поисках защиты от разрывов вражеских снарядов и мин! В работе связистов это не важно. Была бы связь!
— Товарищ полковник, — обращается ко мне по всей форме Аверьянов, — радиостанция в порядке. Связь с КП дивизии установлена!
Мы облегченно вздыхаем и почему-то смеемся.
— Не вы, Сергей Петрович, должны кому-то завидовать, а вам может позавидовать любой, — говорю Аверьянову.
— Может, и так, товарищ начальник. Однако и память у вас!
Побывав в остальных полках, мы наутро выехали в штаб армии. С каждым километром становилось все теплее. Снежные вершины оставались позади, а у подножий по ярко-зеленым лугам вспыхнули головки альпийских цветов. Кое-где уже разорвались почки, и деревья тихо зашуршали на ветру первыми листьями.
Подполковник Аверьянов остановил своего коня возле дерева, осторожно потрогал зеленые листья, с затаенной радостью произнес:
— Клейкие еще…
— Весна, Сергей Петрович! Настоящая весна! Наша победная весна.
— Неужели немцы не поняли, что пришел им конец?
— Многие поняли, Сергей Петрович. А тем, кому неясно, поможем разобраться…
* * *
Пала Вена. Пал Берлин. Но война еще не кончилась. Продолжая наступление, войска 27-й армии вышли 8 мая на рубеж Грац, Фейстритц, Брук. Командный пункт армии разместился в Рехнитце. Поздним вечером бодисты принесли радостную весть: Германия капитулировала. Я решил дождаться официального подтверждения этой новости.
Вышел на улицу. В ночном небе мерцали крупные далекие звезды. По заснувшему городку разливался холодный лунный свет. Черной стеной застыли притихшие горы. Вдруг слышу шум на узле связи. Выбежал подполковник Аверьянов, я бросился к нему.
— Звонил маршал Толбухин! Победа! — кричит Сергей Петрович. Мы обнимаемся, целуемся, что-то кричим…
Вмиг проснулся тихий Рехнитц. Высыпали на улицы солдаты, сержанты, офицеры. Появились разбуженные необычным шумом местные жители. Звенят песни, заливаются баяны, где-то даже гремит духовой оркестр, В широком кругу колотят о мостовую кованые сапоги. Какой-то сержант, зажав в руке пилотку, с такой исступленной лихостью отплясывает «русского», что, кажется, вот-вот проломит мостовую. На раскрасневшемся лице его выражение восторга, на плотной груди звенят медали… И что-то чудится в нем знакомое. Ба! Да это тот самый орел, что пригнал мне тогда в Румынии машины. А вот срывается с места молодая дивчина-ефрейтор, несут ее по кругу ловкие сильные ноги, и… не выдержал полковник-артиллерист, рванулся в круг, хлопнул по хромовым голенищам здоровенными руками, свистнул по-разбойничьи и, то ли проснулась в нем далекая цыганская кровь, то ли распахнулась ширь русской души, пошел выделывать такие коленца, что заулыбались все вокруг.
Мы идем с инженер-подполковником Гринченко по шумным улицам маленького Рехнитца, о чем-то возбужденно говорим, и вдруг до слуха отчетливо доносится «чижик-пыжик»… Алексей Алексеевич останавливается как вкопанный, подняв вверх указательный палец, шепчет:
— Звук какой… Инструмент… — и бросается на противоположную сторону улицы, к дому, из открытых окон которого несется эта незамысловатая мелодия. Сначала Гринченко метнулся к окну, потом бросился к двери. Я последовал за ним.
В большой полупустой комнате стоял посередине черный концертный рояль. Вокруг него восхищенно выхаживал Алексей Алексеевич. От удовольствия, что ли, у него смешно топорщились усы. Тут же растерянно топтались двое солдат, им было явно непонятно поведение долговязого подполковника. Наконец Гринченко остановился, снял фуражку, швырнул на покрытую густым слоем пыли крышку рояля, на которой пальцем было выведено «Победа!», осторожно коснулся клавиш…
Постояв еще несколько секунд, Алексей Алексеевич, словно решившись на что-то рискованное, присел к роялю. Одна мелодия стала сменять другую. Он будто торопился сыграть все, боялся что-то забыть, не вспомнить. Видно, все эти долгие годы жила в его пальцах тоска по клавишам. А мне представлялся совсем другой Гринченко, про которого у нас говорили, что он может черта достать из-под земли…
Алексей Алексеевич делает паузу, закрывает глава и вдруг резко бросает пальцы на клавиши. Звучит что-то торжественное и большое… Я мало разбираюсь в музыке и не знаю, что он играет, но чувствую, как мелодия входит в меня, а душу охватывают неизъяснимые чувства…
— Бетховен! — радостно звучит за моей спиной. Оглядываюсь. В комнате полно народу. Кто-то тихонько тянет меня за рукав.
— Товарищ полковник, — шепчет дежурный по связи, — вас срочно вызывает начальник штаба.
Быстро пробираюсь к выходу и слышу, что музыка смолкла. Уже на улице догоняет меня Алексей Алексеевич.
— Что случилось, Василий Прохорович?
— Может, и ничего. Мало ли зачем мог я потребоваться. Мы вроде бы забыли, что война-то кончилась.
— От такого не сразу отвыкнешь…
— Верно. А играете вы чудесно! Зря скрывали свои способности.
— Боялся, Василий Прохорович, что опять заберут в ансамбль, — невесело отшучивается Гринченко.
* * *
Начальник штаба генерал Брагин подозвал меня к карте и изложил обстановку.
— Вот здесь, — показал он место на карте, — движутся колонны власовцев. Они пробиваются на запад, надеются сдаться в плен нашим союзникам. Телефонная связь с передовыми частями армии, к сожалению, прервана. Видимо, власовцы, пересекая шоссейную дорогу, позаботились об этом. Необходимо срочно восстановить линию.
Вызвав подполковника Прилучного, я передал приказ начальника штаба и попросил поставить во главе ремонтной команды самого толкового офицера-коммуниста, прислав его предварительно на инструктаж.
Минут через пятнадцать ко мне вошел майор Евгений Петрович Фомин. И мне вдруг стало не по себе. Почему мы всегда на самые опасные участки направляем самых толковых, почему не бережем их?.. Даже вот теперь, когда кончилась война, самый толковый, именно он, должен идти на смертельно опасное задание.
