Во время съемок, в ситуациях, где актеры могли естественно разговаривать друг с другом, мы позволяли им это. Я даже сочинил парочку дополнительных строчек к тем разрозненным разговорам, которые ты слышишь на пластинке. Сколько из этого мы используем, я не знаю. Мы не узнаем этого, пока не произведем дубляж.
ДЖИМ ЛЭДД: Стоит ли поклонникам группы ожидать чего-то вроде фильма-концерта?
РОДЖЕР УОТЕРС: Нет. Это не концерт, и даже никто из «Pink Floyd» не появится на экране. Вначале мы чуть-чуть присутствовали в фильме — в нескольких ранних вариантах сценария — в роли читающих текст от автора. Под влиянием Алана мы все больше и больше исчезали из фильма.
АЛАН ПАРКЕР: Фильм довольно необычен, его сюжетная линия сильно отличается от привычной. Там нет настоящего диалога как такового, хотя мы записали кое-какие звуки и разговоры, которые будем вставлять по ходу фильма. По существу, сюжетом картины будет музыка, работа, которую я должен был сделать, — это рассказать большую часть истории только с помощью изображения. Вот основная проблема: чтобы продвигать действие вперед, в обычном случае использовался бы диалог, у меня же не было такой возможности. С другой стороны, у меня есть сила музыки, фактор, обычно отсутствующий — либо, во всяком случае, не такой мощный, как эта музыка. Я думаю, что музыка группы сама по себе и ее концерты уникальны, поэтому справедливо, что фильм опробует иной маршрут. И хотя это более трудный путь, думаю, он будет успешным.
Было бы легче просто установить десяток камер на концерте и снять неплохой фильм. Мы посчитали это ошибкой. Снимая фильм-концерт, снимаешь концерт, а не фильм. Данное представление имеет больше смысла, чем обычный рок-концерт, и заслуживает большего. Поэтому мы хотели, чтобы фильм жил своей собственной жизнью и мог рассказать историю кинематографическим языком.
ДЖИМ ЛЭДД: Когда «Pink Floyd» выпустили «The Wall» в 1979 году, песня «Another Brick In The Wall. Part 2» стала предметом ожесточенных дискуссий. Письма в ее поддержку и осуждение пришли со всего света; были написаны десятки газетных статей; государственные служащие оскорбились; учащиеся всех классов пели эту песню в школьных коридорах[8]. Кинотрактовка этой песни, конечно, очень важна, и, я думаю, мы должны начать с личного мнения Роджера Уотерса о ней.
РОДЖЕР УОТЕРС: В Англии существуют две системы школьного обучения… и, конечно, ни в коем случае не следует их смешивать. Одно из этих течений возглавляет Род Бойсон, являющийся помощником министра в администрации Тэтчер. Он верит, что если детей заставить сидеть, и молчать, и слушать, и учить, то они превратятся в прекрасных, послушных, продуктивных членов общества. Он верит, что это гораздо важнее, чем если бы им позволили высказывать свои мысли, или думать, или что-то еще. Школьные годы я провел в средней школе для мальчиков, где метод Рода Бойсона применялся очень широко; мы даже не надеялись высказать свое мнение о чем-либо.
ДЖИМ ЛЭДД: Получал ли ты какую-нибудь негативную реакцию на песню «Happiest Days Of Our Lives» — в виде писем или петиций протеста?
РОДЖЕР УОТЕРС (молчит, размышляя): Ни на «Happiest Days», ни на «Another Brick. Part 2», которая здесь вышла на сингле, не было положительной реакции. Люди пришли от них в безумную ярость. Они решили, что, если я сказал: «Нам не нужно никакого образования», то это что-то вроде тупого панковского протеста — что, конечно же, совсем не так, если слушаешь песню в контексте.
С другой стороны, я получил удивительную реакцию от людей, от которых не рассчитывал ее получить. Архиепископ Кентерберийский сказал, что если альбом столь популярен у школьников, то, должно быть, он каким-то образом выражает их чувства. Если кому-то альбом не нравится, но тем не менее волнует, нужно воспользоваться случаем, чтобы использовать его в качестве отправной точки для дискуссии — именно так считал и я. Уверен, многие люди в школах имели возможность сказать: «Хорошо, вы все слышали эту пластинку; как вы думаете, о чем она?»
ДЖЕРАЛЬД СКАРФ: Я оформлял декорации к фильму, и для эпизода «Нам не нужно образования» я сделал что-то вроде лабиринта, так как пришел к заключению, что система образования очень похожа на лабиринт, особенно в Англии. Ты движешься по нему и питаешь его на протяжении всей длины.
Маски делают учеников похожими друг на друга. Ключевая сцена — где дети становятся на ленту школьного конвейера и проходят через небольшой тоннель, являющийся школьной системой. Когда они появляются с другого конца, это уже одинаковые дети, сидящие за одинаковыми партами, носящие одинаковые маски, выглядящие одинаково. Все общественные системы, через которые проходит человек, в некотором отношении дефектны; они склонны производить одинаковых людей снова и снова.
Я также попытался обратить внимание на то, что здесь, в Англии, многие из этих детей, пропущенных через систему, покидают школу и сталкиваются лицом к лицу с безработицей. Они попадают на другой конвейер: в очередь за пособием. У меня также есть дети, идущие по другой ленте конвейера и падающие в огромный бункер, затем в мясорубку. Они пропускаются через мясорубку и появляются в виде червей — это еще один способ продемонстрировать сущность системы.
ДЖИМ ЛЭДД: К концу фильма Пинк проходит через ужасную физическую трансформацию — из глубоко страдающей рок-звезды в фашистского лидера. В этих сценах использовалось около сотни скинхедов в качестве сторонников Пинка из его кошмарных видений. Это иллюстрация того, куда могло бы в конце концов привести слепое поклонение перед рок-н-роллом.
РОДЖЕР УОТЕРС: Один из них подошел ко мне… ублюдок со злобным взглядом, выглядящий так, словно он собирается убить тебя, как только ты скажешь первое слово. Его беспокоило происходящее. Ты знаешь, если бывал на съемочных площадках, что киносъемка — очень трудоемкий процесс. Гораздо больше слоняешься без дела, чем занимаешься чем-нибудь, и его убрали с площадки, поскольку им не нужно было так много людей для эпизода или что-то вроде того. Он сказал… (говорит необыкновенно убедительным грубым голосом): «Почему эти гребаные придурки убрали нас с площадки, Питер?» Парень ответил: «Ну, я не знаю, полагаю, потому что вы им не нужны» и вроде как объяснил ему. А он сказал: «Мы будем на площадке?» Я вдруг понял, что этот скинхед ужасно переживает, что он не попадет в фильм. Он спросил: «Мы должны избить того гребаного негра, не так ли?», и Питер сказал: «Послушай, мы репетировали это много дней. Почему же мы должны брать кого-то еще, если мы репетировали с вами?», и этот парень сказал: «Хорошо, почему тогда мы не на этой гребаной съемочной площадке?» Он действительно переживал, что его не допустят к моменту его славы. На самом деле лучше спросить об этом Гелдофа, так как он находился в тесном контакте с этими людьми изо дня в день.
БОБ ГЕЛДОФ: Преторианской гвардией, окружавшей меня, были тилберские скинхеды из Докленда, что в восточном Лондоне. Они очень гордились своим статусом персональной гвардии. Каждый знал, что это понарошку, но, однажды увлекшись ролью и представляя себя важной персоной, ты и ведешь себя подобным образом — что весьма странно. Думаю, хотя никто не любит признаваться в этом, каждый очарован фашистской амуницией.
Я вхожу в зал, чтобы выступать перед собравшимися сторонниками. С самого начала во всей этой сцене двусмысленность, хоть она и очень сильна визуально. Ты видишь огромный вагнеровский оркестр, видишь хор и — старикашку на подиуме, окруженного злодеями, который выглядит безупречно, но очень зажатым — я выгляжу, полагаю, как педераст Кристофер Ли (смеется). Я коротко острижен, у меня нет бровей, я очень костляв, у меня красиво сшитая форма, и я иду большими шагами и начинаю цинично выкрикивать: «Значит, вы думаете, вам понравится представление?»
АЛАН ПАРКЕР: Работать с ними в условиях дисциплины — которую необходимо соблюдать на съемках — было довольно трудно. То, что мы пытались сказать, могло быть неправильно понято. То есть о безумии и о кошмаре тоталитаризма. В массовке было много сумасшедших, не понимавших, что мы показываем это, потому что считаем это злом. Они не понимали ситуации — но оно и к лучшему. Мы воспользовались их типажами, но когда мы смонтируем фильм, он будет отражать совсем другую точку зрения. Но я не думаю, чтобы они понимали это во время съемок.
ДЖИМ ЛЭДД: Они действительно были сборищем?
АЛАН ПАРКЕР: Ну, если у тебя есть парни из неофашистских организаций и ты для съемок наряжаешь их в черные рубашки и сапоги, то они начинают бродить вокруг и верить, что они — сила. Это жутко. Они спрашивают, не могли бы они взять домой форму, и во время ланча в пабе ты видишь их во всей экипировке, сопровождаемых взглядами местных жителей. Ты прячешь взгляд, так как не вполне уверен, что сумеешь закончить картину.
Нужно было показать крайности, к которым может прийти рок-н-ролл при помощи бездумной публики. Я думаю, многие идеи были основаны на отношении Роджера к публике и на ситуации, в которой была построена стена на сцене, на отчуждении артиста в этой ситуации. То, что мы сняли, — протест против крайностей во всех отношениях. Ирония состоит в том, что в этой стране большое количество политиков-экстремистов сейчас использует рок-н-ролл для своих целей. Это был еще один небольшой аспект, который крайне заинтересовал меня в замысле Роджера.
