а ты вот где.
— Так-таки из-за меня и прикатил? — смеясь, спросил Алесь.
— А из-за кого же еще?
— Из-за кого… В кабинет главврача ты зачем пожаловал?
— Спросить у Натальи Николаевны разрешения зайти в твою палату.
— Ладно, пинкертон. Спрашивай, а я поковылял к себе.
По дороге Алесь пытался осторожно наступать на больную ногу. Появлялась колющая, но терпимая боль. Нечаянно перенес на нее груз всего тела и чуть было не упал. От боли на лбу выступили капельки холодного пота. Глазами поискал ближайшую скамейку. Подошел, сел, прислонив костыли к спинке. Мысленно перебирал в памяти все, что связывало его с Поречской больницей. Наталья Николаевна, делая обход, всегда брала стул, придвигала его к койке Алеся, считала пульс, выслушивала легкие. А то положит, бывало, руку ему на лоб, отведет назад чуб, большим пальцем приподнимет верхнее веко и скажет: «Посмотрите, пожалуйста, вниз. Теперь вверх. Так, хорошо». «Хорошо», — в тон ей ответит Алесь. Наталья улыбнется, вставая, обопрется рукой о его плечо и скажет: «Выздоравливайте поскорее».
Ну вот, теперь, отдохнув немного, можно идти дальше. Червяков пришел, едва он успел лечь.
— Докладываю тезка: разрешение получено, — сказал, устраиваясь на стуле рядом с койкой.
Несмотря на разницу в званиях и возрасте, Алесь с Александром Александровичем Червяковым дружили. Понимали друг друга с полуслова, хоть Червяков имел обыкновение выражаться иносказательно, намеками. На этот раз он изменил своей манере:
— Прости, дружище, что ни разу тебя не навестил. Принимал в Карпатах воздушные ванны. Ты же знаешь, оперативнику летом отпуска не дадут извольте лечить язву в самую слякоть.
— Ладно. А тут что слышно?
— Понимаешь, утром я не мог поговорить с Натальей Николаевной. Линько запретил: мол, истина мне дорога, а здоровье человека дороже. Ладно, я прихватил ботинки этого самого Пашука. На них была кровь, и группа совпала. Улика. Пашук перестал запираться. Выходит, я и впрямь ехал к тебе. Ну там кое-какие подробности…
— Так я и думал. Слышь, тезка, ты говоришь, оперативнику в хорошее время отпуск не дадут. А как с участковыми?
— Да, пожалуй, и того хуже. Постой, а что это тебя заинтересовало?
— Да, видишь… Нельзя позволить, чтобы такие люди, как Наталья Николаевна, подвергались опасности.
— Эге, да ты, может, уже и рапорт написал? Так, мол, и так, хочу приносить пользу обществу на поречском участке, где живет и работает…
— Написал. Но не из-за нее.
— Кого ты хочешь обмануть? Меня, сыщика? — Червяков был психологом. Тебе нужно мое «добро»? Ладно, давай пять.
16
Не раз Наталья не ночевала дома: то вызов в дальнюю деревню, то поздно вечером привезут больного, от которого нельзя отойти. Привыкла Марья Саввишна. Но на этот раз ее почему-то не оставляло беспокойство. Когда же Наталья не объявилась и под утро, тут уже хочешь не хочешь, а начали сдавать нервы. Может, хоть к обеду пожалует. Но солнце уже пошло к закату, а Натальи все не было. Что ж, надо собираться в дорогу. Наскоро одела Оксанку и поспешила в больницу. Оксанка едва поспевала за нею. За мостом Марья Саввишна остановилась.
— Чего это мы летим как на пожар? — спросила не столько Оксанку, сколько самое себя. — Полдня сидели, а тут надумали бежать. Не переведя духу, дальше ворот не убежишь.
Она уже была уверена, что с дочерью что-то стряслось. Так что, спешить навстречу беде?
В больнице Марью Саввишну и Оксанку знали все. Отводили взгляды. Санитарка Ира Сушко провела их в кабинет главврача. Увидев Наталью с забинтованной головой, Марья Саввишна глухо простонала и стала медленно оседать на пол.
Подоспевшая Марина Яворская помогла Ире довести Марью Саввишну до стула у изголовья Натальи. Сбегала на пост за успокоительным. Оксанка оставалась у двери одна. Вначале она крепилась. Но потом при виде общей суматохи у нее начали дрожать губки.
— Видишь, мама, какой переполох устроила, — с мягким попреком сказала Наталья. — И Оксанку напугала.
Марья Саввишна посмотрела на плачущую уже Оксанку, на крупные, с горошину, слезы на ее щеках и сказала:
— И правда. Что это я? Не плачь, моя хорошая. Иди ко мне, — Марья Саввишна посадила Оксанку на колени, прижала к себе и, лаская, гладила рукой по головке. — Давай спросим тетю Наташу, почему она такая непутевая.
— Путевая, — все еще всхлипывая, возразила Оксанка.
— Хорошо, путевая. Но почему она не дала нам знать, что ее положили в больницу?
— Тетя Наташа врач. Она сама себя положила, — просто объяснила Оксанка.
Наталья засмеялась. Улыбнулась и Марья Саввишна.
— Тетя Наташа, у тебя горлышко болит? — озабоченно спросила Оксанка.
— Да. Выпила холодного молока, и, видишь, заболело, — ответила Наталья.
— Что же все-таки стряслось? — спросила Марья Саввишна.
— Не при девочке об этом говорить. Потом расскажу. Да и позади уже все. Видишь, я и разговариваю, и улыбаюсь. Через пару дней встану. Так что за меня не беспокойся.
— И зачем тебе нужна была эта должность?
— Да при чем тут должность?
— А при том. Я не один десяток лет прожила на свете и знаю: чем выше положение у человека, тем больше завистников. А завистливые люди ничем не побрезгуют, лишь бы досадить. На что твой отец был смирный, а и ему ножку подставили…
Наталья вспомнила отца. Больше двух десятков лет проработал он пасечником в совхозе. Тихий, работящий. Да вот нашлись люди, в самый разгар медосбора ночью приехали на машине, связали Миколу Титова и увезли все, что было выкачано за день. А перед отъездом еще и избили жестоко. Найти-то нашли этих молодчиков. Был среди них и Пашук. Ну что — судили. Дали по несколько лет. Отбыли наказание. Недавно вернулись и работают себе. Кроме Пашука, который, видно, снова «загремит под фанфары». И теперь, кажется, надолго. Но вот Микола Титов, отец Натальи, после того ночного нападения захворал. Потом и совсем слег. Года три как похоронили. Вот как оно все вяжется. Больничный лист — это, конечно, причина, чтобы в голове у такого пьяницы, как Пашук, помутилось. И все-таки тут было и другое — злопамятство.
— Ничего, мама, — сказала наконец Наталья. — В драке не всегда обходится без синяков.
— Да оно-то так. Но если бы дело только в синяках. А то ведь бывает и иначе… Тогда уж и мне пришлось бы следом за тобой. А ты подумала про эту вот несмышленую? Куда ей?
— А ты подумала, мама, что было бы, если б верх взяли такие, из-за которых пострадал отец?
— Одна ты их не переделаешь.
— А я и не говорю, что одна. Все вместе.
— Иван Валерьянович после того ни
