– Ах, душа моя! Что мне за дело до сплетен? Если вы счастливы со мной, предоставим злым языкам болтать сколько угодно. Я же буду блаженствовать в лучах вашего общества, и этот процесс захватит меня целиком, не давая отвлекаться на досужие разговоры. Но, Джин, уверены ли вы в своих чувствах? Неужели я покорил сердечко, которое оставалось холодно к мужчинам моложе и привлекательнее меня?
– Дорогой сэр Джон, не сомневайтесь в этом. Я люблю вас – по-настоящему люблю. Я буду вам хорошей женой, докажу, что, несмотря на мои многочисленные недостатки, я обладаю таким ценным качеством, как умение отвечать добром на добро.
Знай сэр Джон, сколь затруднительно положение Джин Мьюр, он понял бы, откуда в ее интонациях этот пыл и почему лицо лучится благодарностью; он понял бы, что истинное, а не фальшивое почтение побудило Джин умолкнуть и поцеловать щедрую руку, которая столь многое готова была ей дать. В течение нескольких минут Джин блаженствовала сама и позволяла блаженствовать сэру Джону. Однако тревога, снедавшая ее, вынудила Джин выжать еще больше из безмятежного сердца, ею завоеванного.
– Стало быть, нужда в письме отпала, – заключил сэр Джон. Они сидели рядышком, освещенные торжественным светом летней луны. – Отныне мой дом навсегда принадлежит вам, Джин; и да будет он полон счастья.
– О нет, он пока не мой, и у меня странное предчувствие, что ему и не суждено стать моим, – печально молвила Джин.
– Отчего же, дитя?
– Оттого, что у меня есть враг, который постарается разрушить мое счастье, настроить вас против меня посредством отравленных ядом слов, изгнать меня из рая и возобновить страдания, которые я переживала весь прошедший год.
– Вы имеет в виду буйного Сиднея, о котором мне рассказывали?
– Да. Едва он услышит о том, как повезло бедной малютке Джин, он поспешит все испортить. Это мой рок; нигде нет мне покоя, всюду Сидней находит меня и неизменно заставляет моих друзей отвернуться, ибо наделен силой, которую направил на мое уничтожение. Отпустите меня, сэр Джон, чтобы я успела спрятаться, пока не явился изверг. Теперь, когда я открылась вам, а вы – мне, я просто не переживу вашего недоверия и отчуждения, которое придет на смену любви и защите.
– Бедная моя девочка, что за суеверные страхи! Успокойтесь. Отныне никто не причинит вам зла, никто не посмеет даже предпринять такую попытку. Главное, чтобы вы согласились на мой план.
– План, дорогой сэр Джон? – спросила Джин, внутренне выдохнув, ибо путь пред нею лежал теперь весьма гладкий, возможно, так только казалось.
– Я женюсь на вас, притом немедля, если вы позволите. Замужество освободит вас от любви Джеральда, избавит от преследований Сиднея, даст вам надежный дом, а мне – право обожать вас сердцем и беречь действием. Вы согласны, дитя мое?
– Да. Только помните, что вы – мой единственный друг! Обещайте быть преданным мне, что бы ни случилось; верить моим словам, полагаться на меня, защищать и любить меня, несмотря на все несчастья, недоразумения и нелепости. Я буду вам опорой, я привнесу в вашу жизнь счастье, которого вы заслуживаете. Дадим же друг другу клятву и сохраним ее нерушимой!
Торжественный вид и тон растрогали сэра Джона. Слишком честный и прямой по натуре, он ни в ком не подозревал фальши и в словах Джин усмотрел только естественный порыв влюбленной девушки. Она протянула ему руку, он стиснул ее обеими ладонями и дал требуемую клятву, которую и держал до конца. Джин помедлила всего миг; она была бледна и растеряна. Затем взглянула в лицо, доверчиво к ней склонившееся, проговорила «Обещаю» – и за все годы не нарушила своего слова.
– Когда мы поженимся, милая малютка? Умоляю, не слишком тяните, а то вдруг появится какой-нибудь воздыхатель – молодой и энергичный – и похитит вас у меня, – игриво произнес сэр Джон. Ему хотелось развеселить Джин, на личике которой лежала тень.
– Умеете ли вы хранить тайны? – спросила Джин, улыбаясь и вновь становясь прежней чаровницей.
– Испытайте меня.
– Хорошо. Через три дня возвращается Эдвард. Я должна исчезнуть до этого срока. Никому не говорите; Эдвард решил устроит сюрприз. Если любите меня, не сообщайте и о нашей свадьбе. Вообще постарайтесь ничем не выдать чувств ко мне, пока я не стану вашей по закону. Поднимется шум, начнутся протесты и увещевания, объяснения и упреки; они измучат меня, вынудят бежать – не от вас, но от суда людского. Ах, если бы вы спрятали меня где-нибудь, нашли бы тихое местечко! Я удалилась бы туда завтра и ждала бы, пока вы меня заберете. Я совсем не смыслю в брачных делах и не представляю, как скоро мы сможем пожениться. Наверное, через несколько недель, не раньше?
– Завтра, если нам будет угодно. Существует специальная лицензия; получившая ее пара может венчаться, когда и где заблагорассудится. Мой план лучше вашего, дитя. Выслушайте его и ответьте, годится ли он для вас. Итак: завтра я еду в Лондон за лицензией, возвращаюсь с моим другом, преподобным Полом Фейрфаксом, вечером вы приходите ко мне в обычный час и в присутствии старых преданных слуг делаете меня счастливейшим человеком во всей Англии. Ну как, моя маленькая леди Ковентри, по вкусу ли вам мой план?
План казался идеальным, титул был вершиной амбиций, а благословенное чувство безопасности наполнило Джин Мьюр такой радостью, что слезы навернулись ей на глаза, и счастливое «Да» стало правдивейшим из слов, что в течение многих месяцев произносили ее уста.
– Медовый месяц мы проведем за границей либо в Шотландии, – продолжал сэр Джон. – Выждем, пока страсти улягутся.
Сэр Джон отлично знал, что этот скоропалительный брак удивит и обидит всю его родню, и не меньше, чем Джин, хотел убраться из Англии и дать отбушевать первым эмоциям.
– В Шотландии, в Шотландии! Я мечтаю побывать на родине отца, – сказала Джин, ибо на Континенте ей грозила встреча с Сиднеем.
Они еще поговорили, обсудили некоторые детали. Сэр Джон демонстрировал такую готовность поскорее обвенчаться, что Джин оставалось только повторять «Да» на все его предложения.
Оставалась еще одна причина для страхов: в Лондоне сэр Джон вполне мог наткнуться на Эдварда и выслушать все, что тот мог сообщить о мисс Мьюр; это означало полный крах. Но риск этот был необходим для скорейшего и вернейшего заключения брака, и Джин постаралась обезопасить себя. Когда они с сэром Джоном шли через парк – ибо сэр Джон настоял на том, чтобы проводить Джин до ворот, – она, прильнув к его плечу, заговорила:
– Дорогой друг, умоляю, держите в уме одно соображение, не то нам с вами грозят неприятности и даже расстройство наших планов. Не встречайтесь с вашими племянниками; вы честнейший человек, и ваше лицо неминуемо вас выдаст. Племянники же ваши оба влюблены в меня и оба вспыльчивы – догадавшись о том, что случилось между нами, каждый из них может впасть в буйство и за считанные секунды нанести вам ущерб физического либо нравственного характера. Ради меня держитесь подальше от обоих, особенно от Эдварда. Он оскорблен: его брат не сдержал слова, а дядюшка преуспел там, где он потерпел фиаско. Ярость может вылиться в ужасную сцену. Обещайте мне, что день или два будете избегать племянников. Не слушайте их речей, не встречайтесь с ними, не пишите им и не принимайте их писем. Понимаю, звучит глупо, но вы – единственное мое сокровище, и меня терзают дурные предчувствия.
Растроганный и польщенный нежной заботой, сэр Джон дал требуемое обещание, хоть и посмеялся над страхами Джин. Из-за любви добродушный джентльмен сделался слеп к явной странности просьбы, а новизна и романтичность приключения и тем более необходимость держать все в тайне не столько озадачили, сколько зачаровали сэра Джона. Вдобавок мысль о том, что он, пожилой человек, предпочтен сразу троим молодым и пылким поклонникам, тешила его тщеславие сильнее, чем он готов был признать. Он простился с Джин у ворот, но пошел домой далеко не сразу. Сэр Джон теперь чувствовал себя юношей и еще долго бродил по парку, мурлыча любовную песенку, позабыв и про вечернюю сырость, и про подагру, и про свои пятьдесят пять лет, ибо с того момента, как Джин обняла его за плечи, бремя возраста стало почти невесомым для сэра Джона. А Джин поспешила к себе в комнату, надеясь не столкнуться с Ковентри. Тем не менее, тот ее поджидал.
