Вспышка была мгновенной и сразу же за ней последовала темнота, в которой, однако, еще виделся тот же образ, белый и неподвижный; но он постепенно исчезал, истаивал – так на сетчатке, когда веки опущены, еще довольно долго остаются очертания предмета, на который человек только что смотрел. У виденья была еще одна особенность, которую Холт поначалу едва заметил, точнее, осознал уже позже: видно было только верхнюю половину женской фигуры, ниже талии ее словно что-то заслоняло.
Воцарившаяся темнота, впрочем, не была непроглядной, и постепенно Холт начал разбирать окружающие предметы.
На рассвете он вошел в городок, но с другой стороны. Он прошел прямо к дому своего брата, и тот едва узнал его. Холт был весь серый от пыли, выглядел изможденным, глаза блуждали. Едва связно, то и дело сбиваясь и путаясь, он рассказал, что произошло с ним ночью.
«Ложись-ка, поспи, бедный ты мой, – сказал ему брат. – Давай подождем. Если с твоими что-то случилось, нам сообщат».
Часом позже принесли телеграмму, в которой сообщалось, что дом Холта в пригороде Чикаго сгорел. Его жена, отрезанная пламенем от спасительного выхода, высунулась из верхнего окна, держа в руках ребенка. Так она и стояла, не двигаясь, очевидно, совершенно растерянная. Пожарные уже прислонили к стене лестницу, когда пол этажа провалился, и больше никто не видел ни женщину, ни ребенка.
Это ужасное несчастье произошло в одиннадцать часов двадцать пять минут по времени Восточного побережья.
Дорога в лунном свете
I
Свидетельство Джоэла Гетмена-младшего
«Я – несчастнейший из людей. Хотя у меня, казалось бы, есть все – богатство, приличное положение в обществе, хорошее образование, крепкое здоровье и многие иные преимущества, каковые ценят те, кто ими обладает, и вожделеют те, кто ими обделен, я порой думаю, что был бы куда счастливее без всего этого. Тогда мне не пришлось бы страдать от мучительной раздвоенности между тем, как я выгляжу в людских глазах, и состоянием моей души. А лишения и упорный труд помогли бы мне хоть как-то отвлечься от неразрешимой тайны, которая неотступно терзает мой ум.
Я – единственный потомок Джоула и Джулии Гетмен. Он был богатый плантатор, она же – красивая и умная женщина. Отец был ей предан, любил ее страстно и, как я теперь понимаю, бешено ревновал. Жили мы в нескольких милях от Нэшвилла, что в штате Теннесси. Дом наш – огромный, но выстроенный совершенно беспорядочно, вне соответствия с каким-либо определенным архитектурным ордером – стоял неподалеку от дороги, в окружении деревьев и кустарников.
Во то время, о котором я пишу, мне сровнялось девятнадцать, и я был студентом Йельского университета. Однажды отец прислал мне телеграмму, в которой он категорически требовал, чтобы я немедленно вернулся домой. На вокзале в Нэшвилле меня ждал один наш дальний родственник, он и объяснил мне причину такой поспешности: моя матушка была злодейски убита. Кто ее убил и почему, так и осталось загадкой. Свершилось же злодеяние при следующих обстоятельствах.
Отец мой отправился в Нэшвилл, предполагая вернуться к полудню следующего дня. Но обстоятельства сложились так, что он смог вернуться ранним утром, перед самым рассветом. Коронеру отец потом объяснил, что ключа у него с собой не было, и потому он, не желая будить прислугу, решил пройти черным ходом и пошел вокруг дома. Зайдя за угол, он услыхал, как тихо затворяется дверь, а еще увидел, что кто-то, едва различимый в темноте, – но явно мужчина, – метнулся к деревьям. Он попытался догнать незваного гостя, потом наскоро осмотрел весь парк, но без толку. В конце концов отец решил, что это был ухажер одной из служанок, и вошел в дом. Дверь, как и ожидалось, была не заперта, так что он вошел в дом и поднялся по лестнице. Дверь в спальню матушки была распахнута. В непроглядной темноте он переступил порог и тут же упал, споткнувшись обо что-то. Мне слишком тяжело приводить здесь ужасные подробности, скажу только, что это было тело моей несчастной матушки. Какой-то злодей задушил ее!
Из дома ничего не пропало, слуги ничего не слышали, а убийца не оставил никаких следов, если не считать ужасных отметин на горле моей матушки. Господи милосердный, помоги мне хоть когда-нибудь забыть это!
Я бросил университет и остался с отцом. После трагедии он сильно переменился, да оно и неудивительно. Всегда уравновешенный и немногословный, он впал в глубочайшую меланхолию, стал безучастен ко всему, что его окружало. Но порой какой-нибудь незначительный шум – шаги, например, или дверью кто-нибудь хлопнет – вызывали в нем необычайное беспокойство, которое человек посторонний мог бы счесть за испуг. Он вздрагивал, бледнел, но вскоре снова погружался в апатию, причем еще глубже, чем прежде. Я полагаю, это были симптомы того, что обычно называют нервной деградацией. На мне же по причине моей молодости горе сказывалось не столь сокрушительно. Ведь юность подобна земле Галаадской, врачующей своим бальзамом любые раны.[4] О, если бы мне возвратиться в эту благословенную страну! До той поры я не ведал настоящего горя, не умел понять, сколь тяжкая утрата меня постигла, не ощущал еще всей силы сокрушительного удара судьбы.
Однажды ночью – это было через несколько месяцев после трагедии – мы с отцом возвращались из города домой. Над восточным горизонтом висела полная луна, и вся местность вокруг была погружена в торжественную ночную тишину, нарушаемую лишь нашими шагами и стрекотом цикад. Дорогу, выбеленную призрачным лунным светом пересекали угольно-черные тени деревьев. Мы как раз подошли к нашим воротам, утопавшим в темноте, и тут отец схватил меня за руку и выдохнул:
«Господи!.. Что это?»
«Я ничего не слышу», – ответил я ему.
«Нет, смотри… смотри!» – Он протянул вперед руку.
«Там ничего нет. Пойдем, папа… Тебе, наверное, нездоровится».
Он выпустил мою руку, вперил взор в пустоту и застыл посреди дороги, залитой лунным светом, словно вдруг окаменел. Меня поразило его лицо, белое, как мел, искаженное ужасом. Я легонько потянул его за рукав, но он, похоже, напрочь забыл о моем существовании. Вдруг он попятился, но при этом ни на миг не отрывал взора от того, что было перед ним, а точнее, от того, что ему чудилось. Я хотел было пойти за ним, но замешкался. Помнится, до того момента я не чувствовал страха, но тут меня затрясло. Словно в лицо мне повеяло ледяным ветром, словно могильный холод сковал все мое тело от пяток до кончиков волос.
Тут мое внимание было отвлечено светом, внезапно вспыхнувшим в окне верхнего этажа нашего дома. Наверное, это кто-то из слуг, разбуженный зловещим предчувствием, зажег лампу. Когда я обернулся к отцу, его на дороге уже не было. С тех пор минули годы, но до меня не дошло никакого известия о его судьбе. Он словно канул в сферы Неведомого».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
