Это не Бобби Браун, это я могу сказать точно даже в этом своем состоянии.
Гена Гросс, как и я, не любит альбомов. В каждом альбоме есть вещи, сделанные для того только, чтобы добить до необходимого объема диск. Некоторые тискают ремиксы, а вот Гена, как и я, качает на чистые диски понравившиеся композиции и делает свою жизнь в машине и дома постоянно приятной. И нет необходимости пропускать занудные файлы. Ему нравилась песенка про мальчика, который хочет в Тамбов… Сразу после Бобби Брауна… Воистину, никто не в силах познать до конца душу человеческую.
Клянусь папиной преданностью ткацкому ремеслу — я еще никогда так не хотел в Тамбов, как сейчас.
Выйдя из квартиры Гросса, я вынул из кармана темные очки, встряхнул и накинул на нос.
Бабка у подъезда еще раз посмотрела на меня и подтянула поближе какой-то узел.
Через пять или семь минут, немного успокоившись, я позвонил Старику, и он попросил меня немедленно убираться из квартиры. Я спросил перед тем, как отключить связь: «Ты мне веришь?» Он помолчал, и я услышал, как где-то там, в салоне его тачки, рвет душу гитарными струнами Гарри Мур. Он поет о своей любви, как он ее себе представляет, эту любовь…
— Конечно, верю.
Он мне не верит. Он мне не верит.
Глава 19
Семь лет назад, когда мне еще не пришла в голову идея о скором приближении эры милосердия к животным, я приторговывал ширпотребом и изредка выступал за посредника. Кому-то позарез нужны были заглушки на 12, а кто-то терял рассудок от желания от них избавиться. И тут появлялся я. За небольшие комиссионные я сводил двух идиотов вместе и сразу после этого начинал искать других двух идиотов. Большой капитал таким сводничеством не наживешь, сегодня, во времена всеобщей компьютеризации и бесплатных журналов, такая профессия, как «посредник», теряет смысл. Сейчас посредники поумнели и стали называть себя, людей, делающих деньги из воздуха — чужого, заметьте, воздуха, — мудреными именами. Риелторы, маклеры, дилеры — это те посредники, кто успел. Я и многие тысячи других не успели, потому что не хотели успевать. Я понял, что для того, чтобы иметь настоящие деньги, нужно не торговать чужим товаром, а производить свой.
Вместе со мной терзался поиском идеи и мой старый знакомый, Илюша Калугин. Я не могу сказать, что он был моим другом. Среди моих друзей никогда не было тронутых. И вот сейчас, то ли после коньяка Гросса, то ли от двух бессонных ночей, теперь, когда я наконец-таки задал себе вопрос, для чего живу, я вспомнил об Илюше Калугине.
Для чего я живу?
Профессионалы из одного известного мне сектора утверждают, что такой вопрос начинает тревожить после третьего за вечер косяка. Знатоки из другого сектора уверяют меня, что после шестого стакана водки. Сам я мучаюсь над разрешением этой загадки, когда утром вижу спину удаляющейся от моей кровати Сабрины.
Для чего я живу?
У меня давно есть все, о чем профессионалы первого сектора мечтают после четвертого косяка, а второго — после третьего стакана. Я миллионер, я правлю бал в этом государстве. Понятно, что лишь в рамках отведенного мне графства, но когда я вхожу в мэрию, меня узнают. Я заработал все, что мне нужно для безбедной жизни, еще несколько лет назад, так для чего я живу сейчас?
Я вспомнил Илюшу Калугина, потому что мне уже никогда не стать таким полоумным, как он. Но на вопрос «зачем я живу?» нормальный человек не найдет ответа никогда. Для этого нужно быть немного сумасшедшим. Жизнь этого человека сначала казалась мне падшей, потом я стал проникаться к нему доверием. Потому что он стал править балом с тем же успехом, что и я, а потом вдруг с ним что-то случилось. Сейчас мне кажется, что он долго терпел, перед тем как сдвинуться окончательно, и в какой-то момент не выдержал и сорвался.
Илюшу всегда считали дурачком. Даже когда он правильно решал задачи на уроках алгебры в нашем восьмом классе, все были уверены в том, что он просто запомнил этот материал с прошлого года, когда учился в том же восьмом классе. Память у него была, тут уж ничего не скажешь. А вот тяги к знаниям, как ни всматривались в него педагоги — ни на грош. Никакого анализа в этой пустой голове. Сплошные рефлексы. Уроки он дома учил, точнее, читал учебники, да и то только потому, что боялся расстроить мать, которая после развода с отцом на глазах чахла и все чаще ложилась отдохнуть на кровать. Чтобы пореже слушать материн плач, Илья почти все время проводил на улице. Однако все потому же, что его считали дурачком, он не играл в футбол с одноклассниками на хоккейной коробке и не общался со сверстниками в беседках детского сада, где мальчишки его возраста проводили время с девочками, трогали последних за бедра и называли любовь «дружбой». Он находился среди тех, кто дурачка в нем не замечал. Детишки дошкольного возраста и первоклашки были очень рады тому, что дядя Илья строит им ледяную горку, заливает детскую площадку водой, изготавливая для них каток, или катает с ними мяч. Но через пару лет они узнавали, что Илюша Калугин, оказывается, дурак, отсталый умом парень, и уже не радостно приветствовали его появление во дворе, а смеялись, непременно дразня.
Девчонки, а потом и девушки, его сторонились, прятали улыбку и перешептывались промеж собой на предмет того, случится ли когда с Илюшей самое главное откровение жизни или нет. Тема эта была интересна и заманчива для девочек, когда же они становились девушками, а потом и женщинами, они просто прекращали обращать на Илюшу внимание. Мол, ничего тут не попишешь, есть в жизни исключения, которые следует принимать безапелляционно. Как смерть, дождь или судейство. Не дано ему ни с мальчишками с детства общаться, ни девчонок в беседках тискать. Не исключено, что так и помрет дурак, не сунув никому ни разу.
Удивительное дело, но Илья никогда не тяготился своим отступничеством. Понимал, что что-то неладно в его жизни, знал — не заладилось и не меняется, но сам это что-то менять не собирался и жил жизнью, которая была. Больше всего он любил детей. Наверное, чувствовала это детвора, а поэтому и рада была, когда он выходил из подъезда с футбольным мячом или с лопатой для обустройства снежного городка. Дети тянулись к нему, он тянулся к ним, потом дети вырастали, узнавали, что Илюша дурак, и больше не радовались. Но вот те, кому еще нет и десяти, их не проведешь. Не обманешь. И не внушишь чуждого. Илюша не пьет, не курит, матом не загибает — какой же он дурак? Дураки — вон они, в детском саду… Хотя по возрасту уже давно там быть не должны.
Постучится к нему в квартиру соседка: «Илья, погуляешь с моим, мне в магазин сбегать нужно?»
Илюша улыбается, качает головой виновато и идет одевать пятилетнего Вождя Краснокожих рыжего Митьку Щеглова. С этим непоседой разве что Илюша-дурачок только и может справиться.
«А с кем это ты Митьку оставила?» — удивляется в гастрономе другая соседка, никак не ожидавшая увидеть молодую маму без чада.
«А, — отмахнется та, — с дурачком».
Тогда понятно. Тогда можно не волноваться. Дурак — он и в обиду не даст, и выгуляет как надо. Забесплатно.
Илюша никогда не обижался. Он жил своими мечтами, преимущественно химерами, главной среди которых было желание разбогатеть, излечить от хандры мать и уехать из города, принесшего ему так много несчастий. Туда, где не знают, что он дурак. Его мечты не были простыми причинными грезами. Проживая день за днем и год за годом, он вынашивал планы превращения себя, человека невидного и одинокого, в личность состоятельную. В лицо уважаемое. Чтобы никто уже не смел называть его ни в глаза, ни за спиною дураком и не считал конченым человеком.
Дурак — прилипло к нему, и с этим вторым именем он шествовал по жизни. Жил скромно, запросы его никогда не превышали имеющийся достаток, словом, жил всегда на свой счет, икрой не переедался, джинсов трех пар не имел, и специальность имел весьма заурядную — строитель-каменщик. Матери к тому времени уже не стало, на хлеб, хотя и с натяжкой, хватало, а мечта все сопутствовала его ходу, не оставляя ни на минуту. В двадцать шесть, у нас с ним дни рождения тремя днями разнятся, он не имел ни жены, ни семьи, да и квартиру пришлось отдать. После смерти матери, в начале девяностых, когда всех захлестнул «ваучерный бум», взял Илюша ссуду под залог жилья, скупил ваучеров и направился в Москву, где ценные бумаги удачно продал, нажил вдесятеро больше, чем было, и уже собирался вернуться, чтобы превратить мечту в реальность, как вдруг подвернулся скверный случай, испоганивший ему и без того нелегкую жизнь. В аэропорту «Шереметьево» подружился он с тремя кавказцами — это ему тогда казалось, что это он познакомился, а не с ним познакомились, да выпил чарку, друзьями предложенную. Выпил и захмелел некстати. В аэропортах хмель кстати никогда не бывает, но это он понял позже, когда уже все случилось. Когда же в себя пришел, то ни друзей, ни денег, пачками которых были плотно заполнены карманы, не оказалось. Вот тогда и понял Илья, что его обманули. Как всегда. А он-то полагал, что все изменилось… Ничего не изменилось. Глупость какая-то сплошь и рядом. Жизнь-сука наказывает за промахи без пощады.
