На третий день одного из матросов отправляют в лазарет – у него сильные боли в животе, рвота и непрерывный понос. Страшное слово «холера» электрическим разрядом проносится по кораблю. Матросы избегают пить воду, предпочитая грог, в котором даже мясо отмачивают. Галеты становятся желанной пищей, на кашу и суп стараются не налегать.
– Началось, – хмуро заключает Хорст в одну из ночных вахт.
Эд не уточняет, ему и так понятно. Здесь, в замкнутом пространстве корабля, болезнь распространится быстрее, чем огонь по сухой соломе.
– Как думаешь, долго нам здесь торчать? – спрашивает он. Хорст задумчиво смотрит на него.
– Странный ты парень, Сол, – говорит он. – Ты ведь не из Олднона. Бывал там, но город тебе не родной. Чтоб говорить, как чертовы кокни, нужно родиться в Западном Краю. А ты и года там не прожил, так ведь?
Неожиданный поворот разговора. До сих пор Сол считал, что на корабле всем плевать на твое прошлое – кому какое дело, если вселенная твоя на долгие годы ограничена деревянными бортами фрегата?
– А зачем спрашиваешь, Нодж? – Сол пристально наблюдает за реакцией товарища. Хорст остается невозмутимо-задумчивым.
– Я давно голову себе ломаю – кто же ты такой? – невнятно произносит он, достав из кисета щепоть табаку и отправив ее за щеку. – Я много видел чужаков, даже таких, у кого кожа черная или желтая. Видел даже таких, у кого тело покрыто шерстью, зубы наружу торчат, а уши как у собак. Уж куда те чужими были, а все же не такими чужими, как ты.
Сол задумывается, не торопясь с ответом. Нежданно этот разговор выходит очень важным. Если Хорст решит, что Эд врет, доверия между ними не будет. А если что Сол за время службы на флоте и понял, так то, что на корабле без доверия не выжить. Но скажи он сейчас правду – поверит ли ему старый матрос? Уж больно такая правда похожа на бред безумца…
– Что молчишь? – Хорст сплевывает за борт. Сол невесело улыбается.
– А тебе и правда нужно знать? Вдруг я беглый убийца?
– Тут таких полкоманды, – язвительно ухмыляется Хорст. – Ты не убийца. Если и убивал, то в бою. На это у меня глаз наметанный.
– Верно, – кивает Сол. – И что чужак, тоже верно. В Альбони я приплыл за женой. Она сбежала от меня. По своей воле или по принуждению – не знаю. Но хочу узнать.
– Теперь уж вряд ли, – качает головой Хорст. – А откуда ты такой взялся? Где твой дом?
Уйти от вопроса не удалось, хватка у бывалого моряка железная. Сол снова взвешивает все возможные ответы. Нет, слишком часто в его жизни правда оказывалась вреднее лжи. Ложь – великий умиротворитель. Говори то, что ожидают услышать, и тебе поверят. Скажи неудобную правду – и тебя тут же запишут в обманщики или выставят дураком. В выборе между словом и молчанием – выбирай молчание. В выборе между словом и делом – выбирай дело. Правду оставляй при себе, ложь отдавай другим. Такова жизнь.
– Я с континента. Из самой его середины, где до восточного океана так же далеко, как и до западного. Я не знаю, как называют мою страну у вас.
– Сковам, – Хорст глядит недоверчиво. – У нас говорят, что там носят бороды до пояса и долгие шубы.
– Бороду я сбрил, – честно признался Сол, не уточняя, правда, что была она далеко не до пояса. – А одежду купил в Олдноне более подходящую. Хотя там, где я жил, шубы особо не носят. Зимы у нас холодные, но короткие. А летом жара такая, что еще и здешней фору даст. А ты, Хорст, сам откуда будешь?
Моряк задумывается, улыбаясь сухими, тонкими губами.
– Я уже лет тридцать в Королевском флоте. Уже и забыл откуда. Мать с отцом, наверное, умерли уже, братья погибли на Суллоне и в песках Питжи, сестры… черт знает где они сейчас. Собирают устриц на побережье Эльвесса, небось замуж повыходили, детей нарожали.
Взгляд его стал мутным, Хорст смотрел сквозь Сола, сквозь покрытый пятнами плесени борт, куда-то в далекое прошлое.
– Когда я был мальчишкой, отец держал постоялый двор. Это был старый двухэтажный дом в десяти милях от Диркаффа. Его построил еще при Лифхельме и Нанне какой-то мелкий дворянин, рода и имени его никто в нашей семье и не помнил. Сын его, картежник и гуляка, пустил отцово наследство по ветру, спился и умер. Наследников у него не было, и дом продали с молотка. Так он достался моему деду, который и решил устроить в нем постоялый двор. К несчастью, расчет его вышел плохим – народу к нам захаживало немного. Того дохода, что мы имели, едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Часто мы ложились спать голодными, бывало и так, что и утром нечего было в рот положить. Берт, мой старший брат, попался в ярмарочный день вербовщику и, сам того не уразумев, оказался морским пехотинцем. С тех пор о нем я ничего не слышал. Тогда была большая война с датчами за остров Суллон. Думается мне, там он и сгинул. Средний, Марх, в голодный год сам подался в армию и отправился и Питжи, воевать с республиканцами. Он погиб в первом же бою, едва успев ступить на эту проклятую всеми землю.
Отец, помню, тогда сильно занемог, матери приходилось самой управлять делами, да еще и за ним ходить. В тот год короновали Бертала Второго, отца нынешнего монарха. И вот заявился к нам на постоялый двор одноногий моряк. Удивительный был человек, скажу я тебе. Лицо в шрамах, кожа грубая, дубленая, руки все синие от татуировок. За ужином стал рассказывать о своих морских приключениях, платил щедро, угощал зевак выпивкой. Больше всего мне, глупому мальчишке, тогда понравились россказни о геройских боях и призовых деньгах. А еще про то, что еды на корабле всегда вдоволь. Короче, наутро я собрал в узелок свои пожитки и ушел с этим моряком в Диркафф, где записался волонтером на бриг «Энжи». За подпись на пять лет службы я получил тридцать фунтов. Таких денег я отродясь в руках не держал, да и отец мой, пожалуй, тоже. Это потом я узнал, что юнге положено пятьдесят, а бывалому моряку – все семьдесят. Деньги я передал двоюродному дяде с просьбой передать их матери. Не знаю, передал он их или нет… Вряд ли. Я бы не передал.
Так я и стал моряком. Прошли первые пять лет. Из юнги я сделался матросом, а после – и опытным матросом. Когда срок мой истек, меня перевели на фрегат «Виктория». Само собой, премии за это я уже не получил. Это только говорят, что морская служба заканчивается. На самом деле уволить тебя могут, только если ты станешь совсем негодным калекой. Видал я таких – слепые, глухие, безрукие, безногие. Старухи-матери катают их в тележках по ярмаркам, собирая подаяние. Те, кто поудачливей, кончают службу, лишившись ноги или руки, как тот моряк, что сосватал меня на «Энжи». Если такой не пьет горькую, у него достанет деньжат, чтобы открыть себе лавку или наливочную в каком-нибудь порту, обзавестись толстухой-женой и спокойно доживать свой век. Но куда больше нашего брата сходят на берег без гроша в кармане, одинокие и никому не нужные. Такие оканчивают свой путь в придорожной канаве, захлебнувшись собственной блевотой.
Хорст хмурится, сплевывает изжеванный ком табака и лезет за новой порцией. Огромная оранжевая луна висит над бухтой, заливая все вокруг холодным мертвенным светом.
– На «Виктории» мы гоняли приватиров, – продолжает он. – Неблагодарное занятие. Приватиры – добыча скудная. Трусливые, на плохих кораблях… а если дело дойдет до абордажа, дерутся как загнанные крысы. Оно и понятно – им, кроме виселицы, ничего не светит. Редко когда возьмешь такой корабль, а если и возьмешь, получишь от призового агента сущие гроши.
Так я отходил еще года четыре. Потом коммандеру Митсу улыбнулась фортуна. Он заполучил новое звание, а вместе с ним – призовой фрегат «Фиарка», в честь проклятого черного континента. Оно и верно – чернокожих там служило немало. Глупые, как пробки, с морским делом дружат хуже, чем портовая шлюха. Но, как бы его не назвали, у него было две палубы и шестьдесят четыре пушки, совсем как у нашего «Агамемнона». Тогда случилась новая война с республиканцами, и мне довелось побывать в настоящем морском сражении. Если и ждет меня после смерти ад, то в тот день я увидел, каким он будет. Трехпалубный линкор вышел на нас и угостил калеными ядрами. Начался пожар, нас отправили качать насосами забортную воду. Огонь разошелся по первой и второй палубам, а мы оказались в трюме, запертые в чаду с ревущим пеклом над головами. Не знаю, сколько времени мы там пробыли, но вскоре матросы стали задыхаться от скопившегося угара. Я держался недолго – упал без чувств, что твой мешок с потрохами. На мое счастье, были на помпах люди покрепче меня. Им хватило сил затушить пожар. «Фиарка» вышла из боя, и нас, бездыханных, вытащили на верхнюю палубу. Много народу тогда угорело, но я выжил. Фрегат отправили на ремонт в метрополию, а меня перевели на один из трофейных трехпалубников…
Хорст умолкает, тревожно вслушиваясь в тихий плеск волн и поскрипывание снастей. Эд замолкает, стараясь понять, что обеспокоило товарища. Кажется, ни один посторонний звук не нарушает ночного спокойствия. Тревожно и пугающе звучат склянки. Оканчивается вахта.
