Обжигающий удар заставляет отшатнуться. Плечо горит огнем, в шаге впереди – офицер в шнурованном мундире и низкой треуголке с пучком перьев. В левой руке – дымящийся пистоль, в правой – длинная шпага. Сол с хрипом бросается на него, но республиканец отскакивает, хлестко рубанув шпагой. Удар рассекает одежду на груди, но лишь слегка царапает кожу. Эд вскидывает пистолет, нацелив его на офицера. Тот отшатывается, подарив Солу нужную секунду. Он бросается вперед, таранит, прижимает к борту и насаживает бедолагу на саблю. Клинок проходит насквозь и застревает в дереве. Вырвав из слабеющей руки противника шпагу, Эд снова бросается в бой. Длинным клинком ему обходиться сподручней – он рубит и колет, никого не подпуская ближе чем на метр.
Атака захлебывается. Первые матросы «Агамемнона» уже ступили на абордажные трапы, тесня противника. На вражескую палубу летят гранаты, взрывы рвут строй защитников. Сол отбивает чей-то штык, схлестывается в поединке с неуклюжим верзилой с тяжелой дубинкой в руке. Парировать здесь бесполезно – Эд прыгает в сторону, достает режущим бок врага, таранит его. Верзила хрипит, обхватывает Сола руками и тянет за собой. Эд роняет шпагу, высвобождает руку, давит на лицо, пытаясь попасть пальцами в глаза. Матрос сжимает кольцо рук, да так, что трещат ребра и легкие не принимают воздух.
Появляется Хорст, двумя короткими ударами абордажной секиры раскрывая республиканцу череп. Сол вырывается из обмякших рук врага, тут же пихает Хорста в сторону, уводя от налетевшего сверху противника. Подхватив шпагу, Эд колет врага в живот. Тот хрипит и валится вперед. Лезвие под его весом лопается. Обломком Сол швыряет в ближайшего противника, откатывается в сторону, оглядываясь в поисках оружия. Слетевший с винтовки байонет лежит совсем рядом – Сол тянется к нему, но тут на него наскакивает вражеский морпех, того ударом наотмашь валит Ридж, Риджа пинком в живот отталкивает жилистый седоволосый моряк. Товарищ Сола зависает у фальшборта, с трудом удерживая равновесие. Хлопает выстрел – и он летит вниз. Короткий всплеск извещает о его кончине. Сол, придавленный трупом солдата, с трудом выбирается. Бой вокруг начинает стихать – держится только квотердек, где среди матросских шапок и солдатских киверов видна треуголка капитана.
Эд видит, как перетаскивают к баку «Агамемнона» фальконеты. Один картечный залп – и защитникам придет конец. Понимает это и вражеский капитан. Он выкрикивает что-то, и бой постепенно останавливается. Первый лейтенант Паттерли выходит вперед. Капитан республиканцев становится напротив, протягивая шпагу рукоятью вперед.
Это сигнал. С победным гиканьем матросы разоружают противников и сгоняют их в одну кучу. Мичманы отправляют людей тушить начавшийся пожар. Хорст, неизвестно как оказавшийся рядом, хлопает Сола по плечу.
– Пережил свой первый абордаж. Взял шпагу у офицера. Герой.
– Надо отлить, – в тон ему отвечает Сол. Теперь, когда горячка боя отпускает, его начинает колотить от холода. Хорст и еще пара матросов, стоявших рядом, взрываются хохотом.
– Не стой, – старый моряк толкает Эда в бок. – Нужно найти мастера и отправить тебя переодеться и отогреться.
* * *
Похороны на корабле. Эд чувствует себя чужим на этой скупой церемонии. Зашитые в мешки тела, темные пятна крови на серой ткани, уложенные в ногах ядра. Головы живых скорбно опущены, ветер треплет выгоревшие волосы, скрюченные пальцы мнут шапки. Данбрелл читает отходную – неуклюжие слова, мало похожие на гладкую, отточенную речь священника. По трапу один за другим покойники отправляются за борт. Тяжелый всплеск и короткое бурление воздушных пузырьков – последние звуки, которые издает умерший. Один за другим растворяются в темной глубине серые силуэты. Океан вокруг неизменен – темно-зеленое под светло-серым. Солнце бледным пятном висит над горизонтом.
Церемония окончена. Двадцать семь мешков, медленно уходящих на дно, остаются позади. Те, кому посчастливилось выжить, возвращаются к привычной рутине. У них много дел – «Агамемнон» порядком потрепало, нужно вернуть его в форму. Да и призовой корабль требует того же. Команда разделилась. Хорст, Сол и Дилвинт остаются на борту «Агамемнона», чем не особенно расстраиваются – на захваченном фрегате работы куда больше. Сол рассчитывает, что из-за раны сможет немного отдохнуть, но доктор МакКатерли, наложив пару стежков, заявляет, что матрос пригоден к службе. Теперь, морщась от боли при каждом усилии, Сол карабкается по вантам, натягивает штаги и леера, даже толком не понимая, зачем это нужно. Огромное количество канатов, опутывавших парусник, чем-то напоминает ему тайнопись, эзотерический шифр.
Забравшись метров на двадцать вверх и повиснув на куске дерева, раскачивающемся с амплитудой метров в пять, чувствуешь себя сумасшедшим. Если же при этом вдобавок выполняешь сложную, непонятную работу одновременно с еще десятком таких же, то чувствуешь себя адептом тайного культа. Соленый ветер обжигает кожу, море внизу – обсидиановая чернота, расчерченная белыми прожилками. Топсель-кэпт затягивает песню, долгую и тягучую, выстраивая ритм работы. Он поет о девушке в порту, коварной красавице, обманом продавшей матроса на военный корабль. Через каждую строку остальные отвечают ему: «Wey-hey, blow the man down!» С удивлением Сол замечает, что песня помогает работе, делая дыхание ровней, а движения – слаженней.
Когда вахта оканчивается, Сол от усталости и нервного напряжения едва может стоять на ногах. Не спасает даже обильный ужин и двойная порция грога. Алкоголь, наоборот, окончательно валит с ног. Не помня себя, Сол засыпает прямо за столом.
Хорст расталкивает его – как раз вовремя, чтобы успеть выбежать к лестнице на глазах у Ригстоуна, жадно выискивающего, кого бы отхлестать.
Наверху спокойно. Сильный, ровный ветер раздувает паруса, успокаивающе скрипят снасти. Огни и купцов отчетливо видны в ночной темноте – воздух чист и прозрачен.
По палубе бродят морпехи-часовые, трое стоят у бака, где держат пленных офицеров. Матросы кругом сидят у фок-мачты, подальше от второго лейтенанта Харшкина. Сейчас на «Агамемноне» он второй после капитана – Паттерли поручено командовать призовым кораблем.
Массивный профиль республиканского фрегата едва различим в ночной темноте – только огни на мачтах скупо обозначают его контур.
– Плохой корабль, – со знающим видом заявляет старик Шарс, тот самый, что ставил крону на смерть Сола. – Злой, говорю вам. Я, как ангела на носу увидел, сразу понял. А имя, имя-то какое!
– Какое? – интересуются из темноты.
– «Кровавая десница»!
– И что с того?
– Десницею кровавой покарает Господь всякого, кто презрит законы его и отвернется от него! – дребезжащим от напряжения голосом декламирует Шарс.
Зловещие слова заставляют матросов умолкнуть, тревожно глядя на старика. Обведя всех остекленевшим взглядом, он указывает на огни, плывущие в серо-фиолетовой темноте.
– Нет человеку права назвать творение рук своих таким именем! Это богохульство! Демон сидит в этих досках! Он погубил безбожников-республиканцев! Они ждали бриг, а встретили фрегат. И погибли! Так и мы погибнем по злой воле!
Сол не слушает. Отступив к борту, он смотрит на черные волны. С корабля, идущего под двадцать узлов, они кажутся неподвижными, застывшими.
Неожиданно он видит какое-то движение в волнах. Крупная рыба, не меньше двух метров, на мгновение появляется на поверхности воды. Крутой изгиб спины блестит золотом в свете фонарей. Она скрывается в темной воде, затем снова выныривает.
Эд застывает, пораженный. Там, в волнах, он видит женщину. Он совершенно в этом уверен – тонкие руки, плечи, высокая грудь, овальное лицо с неестественно большими, темными глазами. Она по пояс возвышается над водой, удивительно неподвижная, волны нисколько не тревожат ее. Кожа русалки переливается матовым ртутным блеском. Несколько мгновений они смотрят друг на друга…
Сол чувствует, как внутри его головы оживает чужой голос, звеняще-певучий, как вода в горном ручье. Он не понимает слов, да и сомневается, что они вообще есть. И все же смысл проступает словно бы сам собой.
«Я вижу тебя, когда ты падешь в воду. Я чувствую твой запах – сквозь грязь и дым. Ты пахнешь другим миром. Я вижу тебя, когда ты завтра смотришь в воду, ищешь мои глаза. Я говорю с тобой, и ты поешь мне о своем утраченном доме».
Иначе нельзя передать те образы, которые калейдоскопом проносятся в голове Сола. Как будто русалка живет вне времени – или одновременно в каждой секунде. Для нее нет прошлого и будущего, только настоящее – бесконечное и всеобъемлющее. Эд не шевелится, даже не дышит. Русалка смотрит на него еще секунду – бесконечно долгую секунду, – после чего уходит под воду. Оцепенение проходит, но на душе становится тоскливо. Подавленный, Эд отступает от фальшборта.
