как не понять, опять снял шапку и вытащил из внутренней подкладки два скромных мотка: и белые, и зелёные – на любую радость.
– Так держать, Манвелян! – гыгыкнул Горбенко и похреначил иголкой, как портной: вперёд-назад, раз-два, и готово. – Я в город собрался. Не хочу как чмошник.
Ещё какой, подумал Меля.
Возвращался – в обход, и специально шёл кругалями, и хотел, чтобы его такого (никакого) встретил комбат или даже комбриг, и чтобы его такого (убитого) отправили в наряд, или вообще в дисбат (хоть за что), или вообще грохнули, и чтобы все потом знали, каково это, и пусть.
Но никто не встретился, никто не сказал «на месте, стой!».
Только шерстяной дневальный с мусорным ведром и небитой мордой.
– Ну как? Уже? Так быстро? – вопрос на вопрос.
– Ага, – кивал Манвелян, – нормально, хватит, в самый раз.
В роту не пошёл. Стоял на крыльце, ни о чём не думал. Обед пропустил, а ужин так быстро наступил, что не сообразил сразу. Никто не подсказал, команды не дал, не вынудил, не потребовал. Так и шатался беспамятно и беспричинно, не зная, что дальше, и кому он, и для кого.
В девятом часу стали прибывать солдаты. Он встречал их молча и не особо расспрашивал, как там, на свободе. Ципруш сам рассказал:
– Тяжело возвращаться. Лучше уж не выходить.
И протянул две плитки шоколада, полторашку спрайта и разных сосисок в тесте. Манвелян сначала не хотел брать, но так изнывал от голода желудок, что всё-таки отломил пару долек, спасибо, а потом разошёлся, и разыгрался, и жевал, как проклятый, до самых добрых слюней.
– Нормально всё будет, – зачем-то сказал Ципруш.
Горбенко успел до десяти и дал команду отбой, поверив на слово, что в строю – все.
Манвелян ворочался и не мог. Ему всё казалось, что сержант нанёс двойной удар, и на самом деле к нему – приезжали, но так и не дождались. Долбаный спрайт просился обратно. Дневальный пускал безо всяких. Опять? Не твоё дело!
– Чего ты шляешься, Манвелян? – спросил Горбенко.
Сержанту, кажется, тоже не очень-то спалось. Сидел на подоконнике и курил в окно. В простой белуге: ни лычек, ни загонов.
– Виноват, – признался Меля и зашагал обратно.
– Стоять, – не потребовал, но попросил Горбенко, – подожди.
Он докурил и протянул телефон. Кнопочный, дедовский, с двумя сим-картами.
– Пять минут, не больше, – сказал и вышел, дверь закрыл.
Манвелян затормозил, а время уходило, бежало, спасалось. На последней, наверно, минуте услышал родной голос – и, сдерживая слёзы, выдал:
– Привет, мам, как дела?
Карантин
Как бы правильно сказать, чтоб не это самое, но случилась настоящая беда. Десятая рота полегла от гриппа. Даже сержант Горбенко сдался и рухнул – не могу, товарищ капитан, температура хреначит.
Товарищу капитану официальное предупреждение вынесли. Ещё один заболевший – и всё: строгий выговор, никаких премий к празднику. А если, не дай бог, что – минус две звезды. Калмыков и сам дохал, как судорог, но держался, как настоящий русский офицер. Никак нет, отставить – рота, подъём!
Во втором взводе – половина, в первом – треть, остальные на подходе. Кровь с кашлем, трясёт и выворачивает.
Калмыков сел на табуретку и откинулся, задремал. Мог бы взять больничный и лежать сейчас дома, смотреть на жену и выздоравливать. Не по-братски только, а по-блядски. Им-то, зелёным, куда податься? У них тут ни жён, никого. Только он один – капитан: и мамка, и папка, и самый родной человек.
– Товарищ… – не договорив, опомнился Горбенко, – может, в госпиталь?
– Нельзя в госпиталь, не хватало ещё. Мы сейчас отлежимся, а до завтра – нормально. Завтра комбат придёт с проверкой.
Рядовой Бреусов тоже надеялся заболеть и спрятаться под колючим уставным одеялом. Но, как ни старался, – ни намёка на всеобщую хмарь. Даже кружку стащил у заразного Ципруша – и пил из неё ледяную воду. Тридцать шесть и шесть, докладывал, и капитан жал его потную от волнения руку.
– Молодец, Бреусов! Война не закончилась, если жив хоть один солдат. Всем равняться на Бреусова!
Но равняться не могли. Ни встать, ни подняться, ничегошеньки. Лишь подбородки направили и кивнули. Ай да Бреус, что же ты.
Выпускник ветеринарного колледжа с дипломом по заболеванию кишечного тракта крупнорогатого скота. Ему доверили почётную должность санинструктора, и время от времени, поддерживая профессиональный статус, он раздавал солдатам градусники и вручал разные аскорбинки. Не сладко, хоть кисло – лучше так, чем никак: пресно, муторно, горячо. А бывало, советовал, что, например, пенталгин от головы, а мукалтин от горла. Других таблеток не выдавали, и приходилось вертеться и крутиться.
Но сейчас – крутись ни крутись… И вертелось бы оно всё!
– Бреусов! – не сдавался добрый капитан. – Ну, должен быть выход! А?
– Должен, – соглашался Бреус, – лекарства нужны, а нету.
– Как это нету? Ты что такое говоришь? Хотя да, – ухмылялся, – в российской армии никто не должен болеть, нельзя, не положено.
Неплохо бы в город попасть, в аптеку там. Нога там, нога здесь, и всё нормально.
– В город не получится, – размышлял, – карантин. Не хватало ещё.
А сам достал кошелёк и протянул карточку. Если что, на меня ссылайся. Так и скажи: капитан Калмыков разрешил.
Бреусов от радости шапку задёрнул на макушку, по-дембельски, но убитый Горбенко заметил:
– Пониже на полгода.
Пришлось до бровей почти, и ладно. Зато – в город, зато всю роту спасёт, рядовой Бреусов, не солдат, а герой, и капитану поможет, и сержанту, и всем на свете.
На КПП потребовали разрешительный документ, звонили в роту и долго разбирались, в итоге дали двадцать пять минут и открыли дверь – время пошло, ни секундой позже.
Как хочешь, так и старайся. Можешь покурить постоять или на людей посмотреть. Вон какая пошла, а следом другая – глаз не оторвать. И время тает. Гражданское время – летит не оборачивается, армейское – тормозит и стопорится. А жизнь – одна, и вроде бы проходит, а вроде и нет: застыла и говорит – радуйся, товарищ Бреусов, когда ещё ты поживёшь на этом свете так долго, так осмысленно и так бесповоротно. Закончишь службу, и жизнь на этом – всё, пройдёт: только охнешь, и поймёшь, как быстро, и как мало, и как хочется ещё. Повторить, не повториться.
Он взял на тысячу с лишним пятнадцать пачек чего-то с окончанием «ол» или «гин» – не разобрал, но помнил: совершенно правильно, должно помочь, не зря же сдавал общую медицину. Это по диплому ветеринар, а по призванию – самый обычный человеческий доктор. Да и разницы
