Я часто думаю о тех недолгих днях, которые мы этим летом провели с тобой. Вспоминаю многочасовые прогулки по холмам, работу в библиотеке допоздна, настоящее американское мороженое у твоего камина. Ты такая деликатная, мягкая – мне всё казалось, я такой бедлам устраиваю в твоём хрупком мирке, как ни повернусь, так сшибаю всякие ширмочки и перегородочки, которые ты по-британски понаставила вокруг своей личной жизни, – но ведь ты же несчастлива, Мод, ведь так? Тебе же чего-то не хватает.
Приехала бы ты сюда: тебе полезно встряхнуться, окунуться в суматошную жизнь факультета исследований женской культуры США. Подумай. Должность я тебе подыщу, только скажи.
А пока – сходи поклонись Её могиле. Будет время или настроение – поработай ножницами: я чуть с ума не сошла, когда увидела, в каком она забросе. Оставь ещё один букет от моего имени: пусть травы пьют. Меня её могила сил нет как растрогала. Мне бы хотелось думать, что она предчувствовала, что в конце концов её полюбят такой любовью, какую она заслуживает…
И тебя я очень-очень люблю. Шлю тебе самый горячий привет и на этот раз жду ответа.
Твоя Леонора.
Письмо заставляло задуматься – не торопясь с решением – над одним вопросом этического характера: когда разумнее и честнее всего сообщить Леоноре об их открытии и что именно сообщить? Особой радости ей эта находка не принесёт. Р.Г. Падуба она не любит. Но если она узнает, что, пока она по-прежнему писала статьи с уверенными выводами о сексуальной ориентации Кристабель, от неё скрывали такие сведения, то она тем более не обрадуется. Сочтёт это предательством, и предаст её женщина – которая ей как сестра.
Теперь о Фергусе. О Фергусе. У Фергуса была черта, вообще свойственная бывшим любовникам, о чём, правда, Мод по недостатку опытности не подозревала: он любил подёргивать аккуратно оборванные, связывавшие их когда-то ниточки – то ли нити паутины, то ли нити кукловода. Задуманный им «доклад об осадном положении» раздосадовал её, она не знала, что во многом это была импровизация как раз с целью её раздосадовать. Раздосадовало её и упоминание о загадочных лакановских летучих рыбах и бреде преследования полостью. Она решила докопаться до источника – средство, которое помогало ей защититься от всякого гнетущего чувства – и добросовестно отыскала цитату:
Я помню сновидение одного своего пациента, чьи агрессивные импульсы выражались в форме навязчивых фантазий. В этом сне он сидит за рулём автомобиля, рядом с ним – женщина, с которой его связывают непростые отношения. За автомобилем гонится летучая рыба с таким прозрачным телом, что внутри можно различить горизонтальную гладь воды: образ преследования полостью, выраженный со всей анатомической отчётливостью.
В воображении Мод снова встала всклокоченная постель: заветренный взбитый белок, грязный снег.
Фергус Вулфф, как видно, немного ревнует её к Роланду Митчеллу. «Он тебе не чета: жидковат». Расчёт простой, но точный: даже если Мод разглядит бесхитростную уловку, ярлык всё равно приклеится. Но она и сама знает, что он ей не чета. С ним бы надо поприветливее. Он мягкий, безобидный. «Робкий», – в полудрёме думала Мод, гася свет. «Робкий».
На другой день, когда она ехала в Сил-Корт, холмы стояли выбеленные снегом. Снегопад уже прошёл, но всё ещё грузное небо сплошного оловянного цвета навалилось на воздушно-белые холмы, выгнувшиеся ему навстречу. И тут мир опрокинут: тёмная вода над облаком ходячим. Деревья сэра Джорджа, как в сказке, украсились льдом и снежными оборками. Возле самого Сил-Корта у Мод блеснула мысль. Она остановила машину у конюшенного двора и решила пройти в «зимний уголок», устроенный для Софии Бейли, который так любила Кристабель Ла Мотт. Хотелось увидеть его в то время, для которого он был создан, чтобы потом поделиться с Леонорой. Похрустывая снежком, она обогнула обнесённый стеной огород и по дорожке, обсаженной можжевельником, сейчас в снежных гирляндах, вышла на площадку, напоминающую очертаниями трилистник. По краям площадки, сплетаясь ветвями, росли густые вечнозелёные кустарники и деревья – лавр, остролист, рододендроны, – а посреди виднелся бассейн, где Кристабель однажды увидела вмёрзших в лёд рыбок, золотую и серебристую: их держали в бассейне, чтобы блеск цветной чешуи оживлял сумрачный уголок. «Резвуньи-пестуньи сих мест», – писала о них Кристабель. На каменной скамье подушкой круглился снеговой покров, Мод не потревожила его. Стояла беспробудная тишь. Снова пошёл снег. Мод полуосознанно склонила голову и представила здесь, на этом месте, Кристабель. Когда-то и она вот так же всматривалась в мёрзлую гладь, темневшую под снежными наносами.
Истомой летней полон сад,
Две рыбки под водой скользят:
Средь тусклой зелени горят
Багрец гербов, сребристость лат.
Угрюмый зимний день погас,
И дремлют в сумеречный час
Две рыбки, не смежая глаз,
Из матового льда светясь.
Тут лёд и пламя, жизнь и смерть,
Страсть, давшая обет не сметь,
Способная лишь цепенеть,
Покуда солнцу не пригреть.
А сейчас? Есть там рыбки или нет? Поставив портфель на снег, Мод опустилась на корточки на краю бассейна и изящной рукой, затянутой в перчатку, попыталась смахнуть снежный налёт. Лёд оказался шершавый, пузырчатый, мутный. Ничего не разобрать. Мод расчистила круглое окошко. Из тёмного, с металлическим блеском льда на неё взглянуло женское лицо, призрачное, бледное – её собственное лицо, как луна, просвечивающая сквозь курчавые облака. Есть рыбки или нет? Мод нагнулась пониже. Среди белизны выросла чёрная фигура, кто-то крепко похлопал Мод по руке – так, что её точно током ударило. Это был «робкий Роланд». Мод вскрикнула. Снова вскрикнула и в ярости вскочила. Они впились друг в друга глазами.
– Извините…
– Извините…
– Я боялся, вы упадёте.
– Я думала, здесь никого нет.
– Я вас напугал.
– Я вас заставила беспокоиться.
– Пустяки…
– Пустяки…
– Я шёл по вашим следам.
– Я хотела взглянуть на «зимний уголок».
– Леди Бейли беспокоилась, как бы вы не попали в аварию.
– Дорогу не так уж занесло.
– Снег ещё сыпет.
– Пойдёмте в дом.
– Я не нарочно.
– Пустяки.
– Есть там рыбки?
– Одни отражения и несовершенства.
Потом принялись за работу. Работали в молчании. Сосредоточенно склонившись над письмами – что они вычитали, узнается после, – поглядывали друг на друга исподлобья. А снег всё падал. Падал и падал. И белая лужайка за окном библиотеки росла и росла, силясь стать вровень с подоконником. В библиотеку, выстуженную до безмолвия, залитую прозрачным серым светом, неслышно въехала коляска: леди Бейли привезла кофе.
На обед были сосиски, картофельное пюре и пюре из брюквы с маслом и перцем. Ели, усевшись возле камина, где пылало большое полено, держа тарелки на коленях и отвернувшись от тёмно-сизой, в белых крапинках, хмури за окнами.
– Не пора ли вам, мисс Бейли, возвращаться в Линкольн? – спросил сэр Джордж. – Снегоходных цепей для автомобиля у вас, поди, нету? Англичане никогда о них не подумают. Как ни выпадет снег, им как в новинку: нипочём не сообразят, что в таких случаях делается.
– А по-моему, Джордж, доктору Бейли лучше остаться у нас, – возразила жена. – В такой машине пробираться между холмов – это, наверно, опасно. Постелим ей в старой детской Милдред. Вещи, какие понадобятся, я ей дам. Надо бы прямо сейчас и постелить и положить в постель грелки. Согласны, доктор Бейли?
Мод сказала, что остаться не может, а леди Бейли сказала, что надо остаться, а Мод сказала, что вообще напрасно сегодня приехала, а леди Бейли сказала – ну вот ещё, а сэр Джордж сказал, что напрасно или не напрасно, а Джоанни права и он сейчас пойдёт в детскую Милдред и всё устроит. Роланд вызвался помочь, но Мод сказала – ни в коем случае, и сэр Джордж с Мод ушли за постельным бельём, а леди Бейли налила чайник. К Роланду она привязалась, она обращалась к нему: «Роланд», а к Мод – «доктор Бейли». Разъезжая по кухне, она поглядывала на Роланда. При свете камина родимые пятна-монетки у неё на лице темнели ещё отчётливее.
– Вам ведь этого хотелось, да? Вы же хотели, чтобы она осталась, правда? Вы не поссорились, нет?
– Поссорились?
– Со своей приятельницей. Подружкой. Кто она вам там.
– Нет-нет. Мы не ссорились, и она мне никто.
– Никто?
– Не… не подружка. Мы с ней едва знакомы. У нас были… у нас общие профессиональные интересы. Падуб и Ла Мотт. Подружка у меня в Лодоне. Её зовут Вэл.
Упоминание о Вэл леди Бейли пропустила мимо ушей.
– Красивая она, доктор Бейли. Чопорная немножко или застенчивая. А может, и то и другое. Моя мать таких называла «ознобуша». Она из Йоркшира была, моя мать. Не знатная. Из простых.
