Главный режиссер Придонского ТЮЗа, Захарьян, как и многие его провинциальные коллеги, настойчиво следовал моде — искал для репертуара кассовые, в чем-то скандальные спектакли. Хорошо пошла «клубничка», в местное драме, например, давали «Красный огурец», «Гулящую», «Русскую красавицу» — откровенно эротические вещи шли на «ура», с аншлагами. ТЮЗу было сложнее, театр существовал для детей и юношества, тут надо знать меру. Но понемногу, приглядываясь и прислушиваясь к тому, что ставили молодежные театры в других городах, особенно в Москве и Санкт-Петербурге, Михаил Анатольевич осмелел: в репертуаре Придонского ТЮЗа появились спектакли, которые поначалу шокировали публику. Даже в «Ромео и Джульетте» герой и героиня такое выделывали на свиданиях, что зрительный зал замирал от потрясения, а возмущенные учителя писали в областную газету жалобы с требованием «убрать из Шекспира не присущую ему порнографию и почти секс».
Но Захарьян знал, что делал. Граней он не переступал, любовные сцены в «Ромео и Джульетте» можно истолковывать по-разному, в зависимости от личной фантазии; а если в «Острове сокровищ» разбойники и вытворяли друг с другом Бог знает что, на то они и разбойники. Главное, о театре заговорили, зритель на спектакли пошел — народ молодой, жадный на впечатления и не скупящийся на аплодисменты. Но все же это были спектакли классического, известного уже всему миру репертуара, в литературной основе не оригинальные, а Михаилу Анатольевичу хотелось чего-нибудь свеженького, русского, даже, может быть, местного. Так родилась идея перенести на сцену известную эротическую повесть Ивана Бунина «Митина любовь». Захарьян сам написал сценическую версию, пьеса получила название «Тайная любовь молодого барина». Над этим спектаклем коллектив ТЮЗа бился вот уже три месяца.
Марийке досталась роль Аленки-соблазнительницы. «Досталась», может быть, не то слово — Марийка скоро поняла, что Михаил Анатольевич сознательно выбрал ее на эту роль. В принципе, Аленку лучше бы сыграла Катя — внутренне они соответствовали друг другу как нельзя лучше. Яна… нет, она рослая, медлительная, ей в спектакле поручили играть Парашу, домашнюю служанку, а Катя — свою тезку, московскую пассию барчука Мити.
На репетициях Захарьян требовал от актеров полной раскованности и естественности поведения.
— Саня, — говорил он Зайцеву, молодому плотненькому парню — Мите. — Ты что, девчат никогда' не обнимал? Не знаешь, с какой стороны к ним подступиться? Показывать надо?
— А и покажите, Михаил Анатольевич, — хитро улыбался увалень, подмигивая Марийке.
Главреж не уловил в его голосе иронии, стал объяс нять:
— Саня, вспомни: Митя извелся от любви к Кате, ее нет рядом, в барском имении, она в Крыму, купается там на море и загорает, а Митя — молодой, здоровый бездельник, вроде тебя, ждет от нее писем, сходит с ума. Идут недели, а писем нет. А Катю ему хочется. До умопомрачения хочется, понял?
— Ага, понимаю, — кивнул Саня и снова посмотрел на Марийку: ему, как и Мите, тоже кое-чего хотелось.
— Ну вот, — продолжал Захарьян, расхаживая по сцене. — Староста, который служит в этом барском доме, все прекрасно понимает и подсовывает Мите Аленку…
— Да я читал повесть, Михаил Анатольевич, помню сюжет.
— Бунин прекрасно Митю написал, прекрасно! — Захарьян воздел руки ввысь. — Я старый уже, а мне так же вот Катю и Аленку хочется, как Мите. Вот что значит сила искусства!
Молодые актеры дружно и вежливо рассмеялись — они вполне разделяли мнение своего наставника.
— Вот и сыграй Митю, как надо, — завершил разговор Захарьян. Он спустился со сцены, сел в постоянное при репетициях кресло в десятом ряду, где в проходе стоял небольшой столик с лампой и чашкой горячего еще черного кофе. — Так, ребятушки, давайте вот эту сцену еще разок прогоним… «Встреча Мити и Аленки в лесу». Марийка, начали!.. Так, ты вышла из лесу, побежала по поляне, ищешь пропавшую корову. Готова?
— Да, готова.
Марийка-Аленка выбежала из-за кулис, приложила руки ко рту:
— А-у-у-у… А-у-у-у-у…
Появился Саня-Митя.
— Ты что тут делаешь?
— Корову ищу. А что?
— Что ж, придешь, что ли, на свидание?
— Чего же мне даром ходить?
— Кто тебе сказал, что даром? Об этом не беспокойся.
— А когда?.
— Да завтра. Ты когда сможешь?
— Вечером, как стемнеет. А куда? На гумно нельзя, зайдет кто-нибудь… Хочете, в шалаш в лощине у вас в саду? Только вы смотрите, не обманите, даром я не согласна. Это вам не Москва. Там, говорят, бабы сами плотют…
— Стоп-стоп-стоп! — Захарьян в отчаянии поднял руки, потряс ими над головой. Потом вскочил, снова побежал к сцене, мелко семеня короткими ногами, остановился у оркестровой ямы. Рыхлое полное его лицо страдальчески исказилось.
— Саня! Мария! — плачуще вопрошал он. — Ну что вы как деревянные? Такой диалог, такая сцена, а вы будто неживые! Пойми, Мария: Аленка уже согласна, ей нравится Митя, ее волнует лишь одно — даст или не даст он денег, не обманет ли молодой барин! А у Мити этих денег куры не клюют, он и не думает об этом, ему нужна эта охотливая молодая женщина… Марийка, ты же можешь эту похотливость передать, я знаю! Ну в чем дело?
Марийку при этих словах главного режиссера обдало внутренним жаром. «Захарьян все знает, — мгновенно решила она. — Не иначе, Городецкий или Анна Никитична обо всем рассказали, пожаловались. «По секрету» конечно. А Михаил Анатольевич тоже кому-нибудь из актеров сказал, и тоже «по секрету».
— Это же не премьера, Михаил Анатольевич, — не поднимая головы, сказала Марийка. — Я…
— Можешь не продолжать! — Он замахал руками, и пышные его кудри заметались по плечам. — До премьеры осталось каких-то три недели, а я ни разу — повторяю, Мария, ни разу! — не видел тебя настоящей Аленкой! Ты забудь про все, отвлекись, черт тебя возьми! О чем ты все время думаешь, чем голова забита?! Ты же на работе, моя дорогая. И если ты сейчас, в этой безвинной сцене, зажата, то что ты в шалаше будешь делать? В ладушки с Митей играть? Так это уже было… Саня, может, ты расшевелишь свою партнершу? Я тебе разрешаю, действуй!
Слова Захарьян говорил легко, с мягкой обезоруживающей улыбкой на бледных губах, приказом от его речи и не пахло, но актеры хорошо понимали язык Михаила Анатольевича — надо делать так, как требует. Главреж, как-никак! И чего, в самом деле, Полозова капризничает?! Профессия есть профессия. Играть надо. Режиссеру виднее.
Марийка и сама понимала, чувствовала, что недоигрывает, что Аленку она может показать лучше, богаче, живописней, но сейчас приходили невольные параллели (даже в тексте пьесы есть намеки!) — это ужасно мешало. Во всем теперь видела подвох. И спектакль Захарьян ставит не случайно, и роль Аленки дал ей с каким-то скрытым умыслом. Лучше бы, в самом деле, поручил ее Кате…
Михаил Анатольевич позвал ее со сцены. Когда Марийка подошла, глазами указал на место рядом с собой, спросил:
— Ну? Чего ты?
Голос его звучал вроде бы как всегда, с сочувствием и заботой, но она тут же мысленно добавила: «…ломаешься?» Тебе, мол, все равно теперь, нечего прикидываться девочкой, мы ведь все знаем!..
Она повела плечами.
— Что-то я сегодня не в форме. Не получается.
— Не в форме, не в форме! — поморщился Захарьян. — Мы с тобой должны сделать спектакль к сроку, Мария. По городу расклеены афиши, уже половина билетов на премьеру продана, Городецкий обещал написать рецензию…
«Сказал бы лучше, что все знает, что сочувствует или осуждает, — мучилась Марийка, не поднимала глаз, теребила на коленях джинсовую юбку. Или намекнул бы, что не придает этому значения — мол, сама взрослая, сама должна все решать». Но она же чувствует, что отношение к ней со стороны Захарьяна изменилось. Раньше Михаил Анатольевич никогда так на нее не смотрел, на прошлых репетициях не требовал от нее и Сани Зайцева вольностей, спектакль в целом получался каким-то чистым, целомудренным. А в последние дни главного режиссера словно подменили, он заставляет «углублять и расширять» роль Ален-ки, и это уже не женщина из дореволюционного прошлого, а современная распущенная девка с замашками героинь из американских боевиков.
— Ты пойми, Мария, — негромко и проникновенно говорил Захарьян. — Наш зритель уже многое видел, многое! И ты сама видела. Ты ведь ходишь в кино, смотришь спектакли наших коллег. Вологодский ТЮЗ приезжал, помнишь? Эротика, обнаженное тело уже перестали быть чем-то сверхъестественным, шокирующим — это, можно сказать, атрибутика современных спектаклей. А что поделаешь? Мы живем в условиях рынка, причем, дикого, неустоявшегося, нам платят, и мы — увы! — должны выдавать продукцию, соответствующую спросу. Куда денешься? Стань на мое место! Тем более, что и сам Бунин имел вполне конкретную цель: написать повесть о любви через эротическую, так сказать, призму. Такие большие художники, как Иван Алексеевич, все делали сознательно. И он написал вещь, да какую! Кровь при чтении закипает. Мы лишь перенесли на сцену эту изумительную повесть, чуть осовременили — чуть! В конце концов, от идеи писателя я не отступаю ни на шаг. У него Митя стреляется от горя и неразделенной любви, и у нас застрелится, какие к нам могут быть претензии?!
