Но сейчас было пусто по-другому. Тогда все понимали, что заваруха временна: молодчики с пушками будут стрелять друг в друга и шлюх, пока все не утрясется, а затем девочки вернутся на свои маршруты и автобусные остановки. Но Ленин Райан ускользал от полиции, и это все меняло. О нем говорили так, будто он призрак, нечто потустороннее. Дюпри вспомнил свое первое впечатление о Райане – природное явление, сгусток зла, мрака и прочей дряни.
За перекрестком с Напа-стрит на улицу возвращался легальный бизнес – отражение города, в душе предпочитавшего подержанные машины компьютерам и передвижные дома кондоминиумам. Спокан был, так сказать, старомоден, причем для одних «старомодность» означала неискушенность, для других – низший средний класс, для третьих – белую шваль.
Дюпри послушал рацию. Ничего особенного не происходило. Он свернул на Фрея-стрит и стал взбираться на крутой Южный холм. Этот район противоречил общепринятому мнению о Спокане как трейлерной площадке тихоокеанского Северо-Запада. Старые денежные мешки и нувориши, независимо от возраста их состояния, в основном обитали на Южном холме между Двенадцатой и Пятьдесят седьмой улицами. С каждым годом низший средний класс поднимался все выше по склону, и тогда богачи поползли вниз по другому скату холма, на север, где возник район домов со встроенными гаражами для жилых автофургонов и улицами под престижными британскими названиями: Ланкастер-сёркл, Ноттингем-плейс. Впрочем, пронумерованные улицы – все еще престижный район. Для Дебби было важно поселиться на Южном холме и отдать детей в тамошние школы, невзирая на мужнино полицейское жалованье и свою зарплату логопеда на полставки. Следуя железному правилу рынка недвижимости, они купили плохонький домишко в хорошем районе и, чуток забрав к востоку стали обитателями Южного холма, насколько им было по карману
Если в западных окрестностях района преобладали ремесленный и викторианский стили, то на их улице стояли фермерские и калифорнийские разноуровневые дома, поновее, бело-коричневые. Баскетбольные кольца и велосипеды в палисадниках извещали о возрасте хозяйских ребятишек. Шесть лет назад все это казалось идеальным демографическим центром, в котором супруги Дюпри приживутся навсегда.
Их дом (так, наверное, еще можно сказать, пока не оформлен развод) был чуть меньше соседних и стоял в середине квартала. Белая штукатурка, один этаж, мансарда и погреб, гараж на одну машину. В остальных домах на улице гаражи на две. Дюпри остановился. Свет в доме погашен. На подъездной дорожке нет чужих машин. Во дворе не валяются игрушки и велосипеды. Дюпри заехал на стоянку, выключил мотор и прислушался. Вокруг тишина. Глянул на часы – начало одиннадцатого, официально его смена закончилась. Возвращаться в холостяцкую квартиру невмоготу. Дюпри представил Марка в постели: простыни сбиты, весь извернулся, ноги свесились с кровати. А вот Стейси всегда спала так тихо, что порой хотелось поднести ладонь к ее губам – дышит ли?
Дюпри выключил рацию и, затаившись в темной машине, смотрел на дом. Вечер среды. Наверное, Дебби ушла на собрание книголюбов. Что сейчас они читают? Помнится, на ее тумбочке лежало что-то вроде «Сестричек Йа-Йа»[13]. Перед самым его уходом. Наверняка книголюбы уже обсудили эту книгу и перешли к следующей. Вдруг ужасно захотелось узнать, о чем эти «Сестрички Йо-Йо». Скорее всего, какие-нибудь бабские излияния о самопомощи или просто предлог поговорить о сексе. Дюпри раскусил этот кружок книголюбов, возникший именно потому, что женщинам нужен повод для разговора о сексе. Оттого-то все эти опросы в журналах – «Оцени своего любовника!». Вопреки репутации не-болтунов, мужчины говорят о сексе когда и где угодно – на футболе, у писсуара, на похоронах, – а вот женщинам нужно, чтобы тему поднял кто-нибудь другой. Дюпри даже слегка возбуждался, представляя Дебби на собрании добропорядочных жен и мамочек, которые под предлогом обсуждения книги говорят о сексе. Забавно, что самой волнующей деталью была именно книга. Он-то не книгочей, не хватало терпения, но его всегда тянуло к начитанным женщинам, и в его увлечении Дебби немалую роль сыграла ее любовь к книгам. Она читала не для того, чтобы убить время или выглядеть умной, – она и вправду любила книги. Ну и конечно, потому, что это нравилось ему. Однажды Дебби сказала, что он так на нее смотрит, словно она единственная на свете умеет читать. Но оба понимали, что в этой шутке есть доля истины, отражающей суть их отношении, этакий индикатор, с годами потускневший, но готовый вспыхнуть, когда из замученных бытом родителей они вновь превращались в похотливых первокурсников. Дюпри не сумел бы объяснить, как его преклонение перед читающей женой вписывалось в их кувырканье в постели, но оно совершенно точно присутствовало между раздеванием в темноте и тем моментом, когда, задыхаясь и кусая губы, они распадались на простынях.
Но с годами иные ценности возобладали над всем, включая его восхищение начитанной женой. Теперь они редко говорили о книгах, прочитанных Дебби. Похоже, началось это восемь лет назад на рождественской вечеринке – еще до убийства дебошира, до ночи с Каролиной и перевода в убойный отдел, – когда Дебби настояла, чтобы он пригласил на стаканчик всю свою патрульную смену. Но разве копы обойдутся стаканчиком? Засиделись допоздна, Каролина и Дебби вели натужную беседу, рядом топтались Дюпри и Каролинин кавалер, ее одноклассник-придурок, ахавший над книгами на стеллажах Дебби. Расплескивая пиво на ковер, захмелевшая Каролина рассказывала, что в колледже изучала поэзию. «Поэзия… и уголовное право. Представляете? Все равно как учиться на таксидермиста и ветеринара. – Она рассмеялась. – Мой руководитель решил, что я сбрендила». Дебби перехватила его взгляд на Каролину, такую молодую, живую, хмельную и начитанную, и вот тогда-то, наверное, в ней вспыхнула ревность. А может, лишь тогда он заметил. В глазах Дебби читались обвинение и понимание. Дюпри уткнул взгляд в залитый выпивкой ковер.
Смешно. Двенадцать лет он мечтал, что будет свободен и соединится с Каролиной, и вот теперь наконец ушел от жены и ничего не сказал Каролине. Словно ждал чего-то. Чего? Может, дело в Джоэле? Может, после той встречи в баре понял, что парень тоже старается быть честным и приличным человеком. Может, дает Джоэлу шанс преуспеть в том, в чем сам оплошал. А может, считает, что не достоин Каролины, раз его выперли из группы. Или просто чувствует вину перед Дебби и детьми. А может, а может, а может…
Дюпри заметил, что венецианское окно гостиной не закрыто шторами. Странно. Дебби всегда на ночь задергивала шторы. Ну почти всегда. По пальцам пересчитаешь случаи, когда он приезжал домой и видел незашторенное окно, потому что Дебби уснула над книгой или перед телевизором. Может, и сейчас задремала? Дюпри оглядел окрестности. Место тихое, спокойное – рядом никаких приютов для отсидевших и излечившихся или роскошных особняков, интересных для взломщиков всякой масти, нет баров, изрыгающих пьяниц. Для детей самое безопасное место.
Но незашторенное окно тревожило. Один домушник, Тёрнер, выбирал поживу, заглядывая в голые окна. Дюпри чуть не стошнило, когда он представил, как такой же урод пялится на телевизор и стерео в его гостиной. Он отстегнул ремень и откинулся на сиденье. Вот так бы и сидеть каждую ночь, просто молча, не вникая, охранять своих домашних. Утром дети увидят его машину и отведут глаза, а он тихонько поедет следом. Удостоверится, что ребята благополучно сели в школьный автобус. Можно включить мигалку, только без сирены. Постепенно дети и их друзья привыкнут, что их сопровождает патрульная машина, когда они гоняют на великах. Даже не вспомнить, когда последний раз Марк смотрел ему в глаза. Связь с сыном оборвалась, словно после ухода из семьи Дюпри перестал существовать вовсе. Нет, было бы здорово жить в машине, смотреть, как подрастают дети, и не думать о том, какую травму он им нанес.
36
Каролина щелкала каналы, на Си-эн-эн промелькнули кадры болот. Лишь через три-четыре канала она сообразила, что это была за картинка, и вернулась. Новоорлеанский диктор бойко сообщал об аресте подозреваемого в убийстве девятнадцати женщин, самом жутком преступлении за последние три года. Убийцей оказался сторож лейкшорской средней школы. Камера наблюдения зафиксировала, как он ворует материалы из школьной фотолаборатории, печатавшей ежегодник. Директор учинил допрос, а сторож огорошил начальника признанием в серийных убийствах. Вот так просто.
Забавно, подумала Каролина, свернувшись на кушетке. Блантон пыжится, но убийцу случайно ловит директор школы. Она отыскала телефон Блантона и набрала номер. Ответила голосовая почта. Каролина посмотрела на часы: почти одиннадцать, в Новом Орлеане без малого час ночи. Пока она раздумывала, как Блантон воспримет ночной звонок, голосовая почта подала сигнал к началу записи.
