Вернувшись в шатер, я вознес молитву перед статуей Амона. Хоть Феспий покинул меня, но чувства одиночества и беззащитности растворились в общении с богом, страх исчез, и сердце мое наполнила уверенность. Я растолкал своего кушита, велел достать последние наши лепешки и сосуд, в котором плескалось немного вина. Мы поели, затем собрали сухие палки и обломки, выброшенные морем; теперь, если найдется вода, можно разложить костер и сварить чечевицу. Но это – дело раба, а сам я решил не медлить, как советовал Феспий, и отправиться к князю Закар-Баалу. Конечно, вместе с Амоном Дорожным и полным серебра ларцом.
Я уже собирался сунуть этот ларец в корзину, как Брюхо окликнул меня дрожащим голосом:
– Хозяин! Идут к нам, хозяин! С копьями и дубинками!
И правда, по берегу бухты, полной кораблей и лодок, шли к нам пятеро, и копья покачивались над их головами. Воины, решил я, и, скорее всего, городская стража – одеты пестро, щитов нет, а только копья и дубинки. Они приблизились, и я увидел, что воинов четверо, а пятый, в более богатом облачении, выглядит старше – в волосах седина, в руке посох, борода колечками, пояс с серебряной пряжкой, а на поясе – плеть. И подумалось мне, что, вероятно, узнал князь о посланце из Фив и отправил вестника, дабы проводить меня в город с почетом. При этой мысли взыграло мое сердце, я приосанился и сделал важное лицо.
Как я ошибался!
Воины окружили нас, выставив копья, а вестник сказал на языке Та-Кем:
– Вот разбойник египтянин, и вот разбойник черный. А третий где? Говори, злодей, не то узнаешь вкус моей плетки!
– Где ты видишь разбойника? Кто тут злодей? – молвил я в недоумении. – Почему ты грозишь мне плетью?
– Ты сын гадюки, вот почему! – Вестник потянул из‑за пояса плеть. – Ты и два других ублюдка ограбили честных мореходов, слуг тирянина Баал-Хаммона! И об этом кормчий Гискон принес утром жалобу нашему владыке. Велено взять вас, допросить и отправить в яму. Попляшете там со скорпионами!
Зашумело в моей голове, бросилась кровь к щекам, но я испросил мужества у бога и произнес:
– Сказал Гискон владыке вашему половину правды и половину лжи! Ибо не разбойник я, не злодей, а привратник храма великого Амона в Фивах, и послан в Библ верховным жрецом Херихором, послан князем Несубанебджедом, что правит в Танисе! Послан за кедровыми бревнами для ладьи Амона-Ра, но в дороге похитили то серебро и золото, что имел я при себе, и сделал это житель Джахи. Потому взял я ларец с серебром на корабле Гискона, и это – справедливое возмещение.
Вестник сложил руки на посохе и уставился на меня в изумлении. Потом сказал:
– Дивные речи ты ведешь! А чем докажешь их?
– Бог докажет, – промолвил я и отдернул полу шатра.
Узрел вестник статую Амона, и стало ясно ему, что это великая святыня, каких не бывает у злодеев и разбойников. Подкосились ноги его, пал он на землю лицом вниз и посыпал голову прахом. Много, много лет прошло с тех пор, как ходили в Джахи фараоны, великий Тутмос, и великий Рамсес, и другие великие, ходили, как львы среди овец, так что помнят здесь тяжесть львиной лапы и остроту ее когтей. Дань уже не платят, но не забыли наш язык, и наш обычай, и грозного Амона-Ра, царя богов. Есть и такие, что поклоняются Амону и преданы ему всем сердцем. Возможно, вестник был из них.
Он поднялся, жестом попросил закрыть шатер и стукнул о землю посохом.
– Я Бен-Кадех, слуга владыки нашего Закар-Баала. Как твое имя, посланец?
– Ун-Амун, – ответил я. – Был со мною другой человек, воин правителя Таниса, но он отправился в Хару по своим делам. О них я ничего не знаю.
– Жди здесь, Ун-Амун, – промолвил Бен-Кадех. – Жди здесь, ибо должен я поведать владыке твою историю и выслушать его приказы. Я лишь надзираю за гаванью, слежу, чтобы не буянили мореходы, чтобы платили князю положенное. Твое дело не в моем разумении.
С этими словами Бен-Кадех удалился, а с ним и стражи.
Я ждал до вечера. В пальмовой роще нашлась вода, маленький ключ среди камней, и пили мы эту воду, почти такую же сладкую, как в водоемах и колодцах Фив. Я дал кушиту медное кольцо и послал его в гавань к рыбакам. Брюхо вернулся с двумя большими рыбами. Домашняя работа ему привычна, он помогает Туа и Аснат на кухне, следит за огнем, чистит очаг и котлы, иногда готовит, и в этом ему можно доверять. Я ждал, а мой раб занялся костром, сварил чечевицу и испек рыбу в углях. Мы поели.
Бен-Кадех пришел, когда небо потемнело и в нем загорелись первые звезды. С ним не было воинов, только мальчишка, тащивший кувшин с вином и большой круглый хлеб.
– Это для тебя, – сказал смотритель гавани, кивнув на хлеб и кувшин. – Я даю тебе еду, египтянин, а владыка Закар-Баал не дает ничего. Но и наказывать он тебя не будет, даже не станет отнимать похищенное, ибо не его над тобою власть, а только Амона и его священства Херихора. Князь сказал: вот человек, преданный богу, захвативший чужое в своем усердии, и не мне его судить. И еще сказал: но этот Ун-Амун овладел достоянием тирского купца, овладел силой, не по закону, так что нет ему дороги в мой город и в мой дворец. Пусть покинет гавань Библа!
* * *
Пусть покинет гавань Библа!
Амон всемогущий! Раз уж я добрался сюда, на край света, то покидать этот город не собираюсь! Отсюда я уплыву только с кедром, и не иначе! Ибо сказано: как трава послушна ветру, так человек послушен воле господина! Что велел господин мой Херихор, то будет исполнено.
И потому я остался на этих берегах, провел ночь в своем шатре, а утром вкусил от хлеба, принесенного Бен-Кадехом, и выпил вина. Смотритель, добрый человек, одарил меня от всей души, но хлеб оказался не очень хорош, а вино было слишком кислым. И то сказать: не скоро научатся в Джахи печь такие хлебы, как в Фивах, и делать вино не хуже, чем в Дельте.
День я провел у моря, сидя под пальмой и взирая на гавань. Кораблей тут было множество, не меньше, чем в Тире, одни суда становились к причалам и выгружали товар, другие отплывали на юг или север, в полдень возвращались челны рыбаков с богатым уловом и начинался торг. Но и до этого времени и после него на берегу мельтешила толпа, слышались крики и пьяные песни, дымились очаги харчевен, раскрывались склады, одно тащили с кораблей, а другое – из складов на пристани. Тут было просторнее, чем в Тире, ютившемся на мелком островке: большая бухта, плоский берег и расстояние до города в тысячу локтей или даже полторы.
Город, окруженный зубчатыми стенами, высился на холме и, видно, был таким же скученным и тесным, как все города этой земли. От бухты к городским воротам шла дорога, и вдоль нее, ближе к холму, стояли лачуги мастеровых, горшечников, медников, красильщиков, ткачей и тех, кто делал стекло, мял кожи и работал с деревом и камнем. Над этим ремесленным кварталом дымили трубы, а еще слышался далекий грохот молотков и скрип, какой издают гончарные круги. У бухты, по обе стороны причалов, виднелись хижины рыбачьих деревушек, старые негодные челны, растянутые на шестах сети, и веревки с вялившейся рыбой. Одно такое селение было за моим шатром дальше по берегу, и я уже знал, что люди из этой деревни ходят за водой к ручью в пальмовой роще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
