Жаль, думал Тревельян, жаль, что этот метод на Осиере не работает. Из плоской печатки в кольце не сделать круглую подвеску… Возможно, мысль о шарообразности мира не привилась здесь потому, что означала не изменение, а полный пересмотр культа трех богов? Счастье еще, что местная веротерпимость позволила еретику Дартаху удалиться… В конце концов, его изгнали, а не сожгли на костре!
Загрохотали колеса возка, Альгейф-победитель остановил лошадей и бросил взгляд на сундук. Его сопровождали вестовые, барабанщики и два десятка безволосых воинов-южан личной стражи. Один из них тащил на веревке мужчину лет сорока, довольно рослого для восточной расы и одетого в роскошный, но сильно помятый наряд – мантию, расшитую жемчугом, и тонкой чеканки доспехи. Вероятно, то был Пагуш, манканский бунтовщик.
– Что там? – Альгейф кивнул на сундук, и Тревельян откинул крышку. – О! Кровавый камень, чтоб мне провалиться! – Брови военачальника полезли вверх. – И в таком количестве! Клянусь Оправой, на это можно скупить половину Мад Аэга!
– Если ты не станешь торопиться, то будет еще сундук, как раз для второй половины, – сварливо вымолвил Пагуш. Для мятежника и предводителя разбитого войска он держался довольно уверенно.
Альгейф сошел с колесницы, оглядел луг, где часть пленных была уже связана и согнана в огромную толпу, а другая, под присмотром солдат, таскала убитых и складывала их в штабеля. Вероятно, это зрелище полной и несомненной виктории порадовало сердце чахора – может быть, даже слегка размягчило. Он посмотрел на Пагуша и кивнул.
– Ну, теперь можно и поговорить, а это место не хуже всякого другого. Эй, лодыри безволосые! – Альгейф щелкнул пальцами, подзывая стражу. – Кувшин вина, табурет для меня, табурет для рапсода, а для этого, – он ткнул пальцем в пленника, – вкопать бревно и приделать крюк. Живо!
– Крюк не нужен, чахор. Зачем нам эти разговоры о крюке? Лучше вели подать два кувшина вина и третий табурет, – предложил Пагуш, осматривая Тревельяна, его голубое, с кисточками, пончо, кинжал пейтахской работы и мешок, в котором просматривались очертания лютни. – Рапсод! Страж справедливости! Это хорошо, что здесь рапсод. Будет свидетелем.
Принесли вино и табуреты, но только два. Столб тоже притащили, с уже вбитым сверху крюком, но Альгейф пока не велел его вкапывать. Вино разлили по кубкам, военачальник отхлебнул, уселся и сказал Тревельяну:
– Ты тоже садись, Тен-Урхи. Этот длинноносый ублюдок желает свидетеля из рапсодов. Ну, пусть будет ему свидетель! – Альгейф снова промочил горло, повернулся к пленнику и рявкнул: – Ты! Мешок дерьма, отродье навозной кучи! Ты что о себе возомнил, ушастая нечисть? Ты, предавший Светлый Дом, осыпавший тебя благодеяниями – ибо дать такому пацу в управление город с землями есть величайшая милость! И чем ты за нее отплатил? Перерезал глотки нашим солдатам и выпустил кишки чиновникам! Ты думал, что ваша поганая Манкана так далеко, что Светлый Дом до тебя не дотянется? Дотянулся, однако. Я здесь! Я его меч, его копье, его рука! – Военачальник грохнул кулаком по панцирю. – И эта рука подвесит тебя на крюк, а твоих мерзавцев-сообщников угонит в Пибал, ломать камень!
Пагуш слегка поморщился.
– Ты кончил, чахор? Тогда послушай, что я скажу. Известно ли тебе, что горы Ашанти, разделяющие Манкану и Гзор, ничейная территория? Найденное там принадлежит нашедшему, кем бы он ни был, гзорским или манканским нобилем или чиновником Семи Провинций, присланным в наши края для сбора налогов. Ты со мной согласен?
– По закону треть найденного – доля Светлого Дома, – сказал Альгейф и уставился на содержимое сундука. – Так! Найденное вижу, и еще вижу манканского нобиля с ушами до плеч. А где гзорский? И как его зовут?
– Его звали Боннор, и сейчас его прах плывет к Оправе Мира, – печально пояснил Пагуш.
– А где чиновник?
– Лимак-Гез следует за Боннором в то же святое место, – сказал Пагуш еще печальнее. – Оба они пали жертвой своего нечестия и жадности, ибо позарились на чужое, на треть Светлого Дома и на мои две трети. Знай же, чахор, что некий рудознатец из моих служителей, ныне тоже усопший, разыскал в горах Ашанти древние копи с этими бесценными камнями. – Пагуш покосился на сундук. – Я послал туда людей, наладил добычу, выстроил целый поселок для рудокопов и первые камни отвез Лимак-Гезу, ибо они законная доля Светлого Дома. Но Лимак-Гез – да проклянут его имя во всех Семи Провинциях! – сказал, что эти копи останутся нашей тайной, а треть добытого пусть идет в его ларцы. Мое возмущение было безмерно! И тогда презренный Лимак-Гез сговорился с Боннором, чей удел лежит по другую сторону хребта Ашанти. Боннор послал воинов в горы, чтобы занять мой рудник, а Лимак-Гез, собрав солдат со всех сигнальных вышек и постов, хотел схватить меня в Ильве, бросить в Висельные Покои и, вероятно, убить. Нет, не вероятно, а наверняка! Пришлось и мне собрать людей, чтобы оборониться.
Выслушав эту туманную историю, Альгейф хмыкнул.
– Не слишком ли многих ты собрал? Тысяч десять будет, а?
– Так мне же пришлось биться с двумя! И я с ними справился, а с тобой, чахор, я вовсе не хотел сражаться, о чем говорит этот сундук и знаки мира, что вынесли по моему приказу. Но ты такой торопливый…
«Лукав и хитер этот Пагуш, – заметил призрачный Советник Тревельяна. – Ох, хитер, собака!» Несомненно, так оно и было. Правдой в рассказе Пагуша являлись рудник, самоцветы и свара, затеянная из-за них, но кто на самом деле собирался скрыть богатство, а кто был честный налогоплательщик, сейчас не установишь. Два соперника мертвы, и даже рудознатца прикончили на всякий случай… А сундук с камнями – вот он! И еще второй обещан! Веские доводы. Так что Альгейф может возвращаться восвояси с победой, с двумя сундуками и пленными.
Пленные больше всего беспокоили Тревельяна. Он уже смирился с тем, что его поход в Манкану – пустые хлопоты, что миссия буксует в прежнем состоянии, что никаких земель за океаном здесь не открыли, а лишь затеяли драку, не поделив внезапного богатства. Пагуш был ловкачом и, очевидно, лжецом, которого не жалко вздернуть, но эта казнь явилась бы признанием вины не только князя, но и его людей. И все они, сколько их есть, восемь или девять тысяч, отправятся в пибальские каменоломни…
Он видел, что Альгейф колеблется, но продолжались эти колебания ровно столько, сколько осталось напитка в кувшине. Потом военачальник велел подать еще вина и третий табурет.
– Садись, Пагуш. – Небрежным движением Альгейф взбил свои бакенбарды. – Воистину боги шепчут мне в оба уха! В левое, что ты поведал чистую правду и, значит, никакой битвы меж нами не было. Так, мелкая стычка по недоразумению… Я возвращаюсь назад без пленных, но с сундуком и сообщаю, что ты навел порядок в Манкане и Гзоре, прирезав парочку бесчестных нобилей. Правым же ухом я слышу, что ты хитрец и враль и что тебя, бунтовщика, нужно подвесить на столбе, а твоих мерзавцев – отослать в каменоломню.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
