— Мешок хоть сними, душно!
— Чтобы ты новую жертву высмотреть себе смог? — Середин покачал в руке хозяйский ремень, а потом размахнулся и со всей силы стеганул им по голой заднице.
— А-а! — подпрыгнул толстяк. — Ты чего?!
— Так Микитич все едино ничего не чувствует. Ты ведь его в теле задавил. А тебе полезно. И запомни, тварь: коли мне хоть чего-нибудь в поведении лошадей подозрительным покажется, драть стану тебя, как Сидорову козу. Так что не балуй… — Олег распутал коню ноги, отвязал поводья. Подвел пленника к седлу: — Давай, садись верхом.
— Не могу.
— А ремнем по розовой попке?
— Ну, смертный, я тебе это навечно запомню!
— Ну, вот и проговорился, друг сердечный, — рассмеялся Олег. — Давай, поднимайся. Не станешь дурить, не схлопочешь лишних неприятностей.
— Я чую твой запах, смертный!
— Ты его запомни получше, тварь, — посоветовал Середин, помогая пленнику забраться в седло. — Для вас всех это запах смерти… Кстати, откуда ты здесь взялся, в русских болотах? Василиски ведь в пустынях живут!
— Здесь скоро тоже пустыня будет, — пообещал пленник.
— Да не будет, не будет, — похлопал его ведун по голой коленке. — Я свое дело знаю. Удерешь — все едино найду. И прикончу. Я умею — веришь?
— Чего же тогда не убил?
— Не скажу. — Ведун связал пленнику ноги у лошади под брюхом. — Чтобы раньше времени не радовался… Ну, бессмертный ты мой, пора в путь.
Дороги на Белоозеро Середин не знал, но пребывал в уверенности, что «трасса сама приведет», тем более что некоторое представление о правилах поведения в пути он все же имел. Прицепив поводья коней, навьюченных припасами, и чалого с пленником к задней луке седла, Олег пустил своего скакуна широким походным шагом, и уже часа через четыре услышал веселое щебетание птиц. Небо серело в преддверии ночи, а потому ведун, дождавшись чистого местечка, что поросло березами и выходило на берег симпатичного озерца, остановился на привал. Он собрал немного валежника, выложил у ближайшего кустарника подарки для здешней берегини, затем разжег огонь и, впервые достав из котомки новенький котелок, начал варить там кашу: немного гречи взял из мешка Аплаха, присыпал сверху сушеного мяса, вытерпел примерно с полчаса — пока спать уж совсем сильно не захотелось, а потом умял с отменнейшим аппетитом, запив озерной водой. Квас, как и предсказывал содержатель постоялого двора на тверском тракте, уже кончился.
Толстяка ведун кормить не стал: и торбу с головы пленника снимать опасно, и Глебу Микитичу полезно. А василиск — пусть помучается, черная его душа.
Вопреки надеждам Середина, выспаться ему не удалось — вместо ласковой берегини вокруг всю ночь бродили странные сущности и шептали в самое ухо: «Убей его, убей, убей, убей…». Поэтому он поднялся еще до восхода, наскоро перекусил озерной водой и, сунув в рот похожий на подошву кусок вяленого мяса, поскакал дальше.
Мясо удалось прожевать только к полудню, когда впереди показались рубленые стены Устюга. Заезжать в город ведун не стал, обогнув его по широкому кругу вокруг палисадов, и поехал дальше по идущему вдоль Мологи пути. Тракт очень скоро отвернул от реки в леса, но вечером оба пути — водный и сухопутный — встретились, сойдясь в деревеньке со странным названием Мокрые Липенки. Там Олег и переплыл реку, выдав местному крестьянину самую мелкую монету из своего кошеля. Земледельцу она, наверное, показалась невероятным богатством, поскольку никаких вопросов на счет человека с мешком на голове он задавать не стал. Тем не менее, уже в полной темноте Середин пробирался через лес, пока не нашел широкую прогалину и не свернул по ней в сторону от дороги — чтобы, если станут преследовать, успеть заметить врагов раньше, нежели они его.
Но все обошлось, и с рассветом ведун снова начал погонять коней. Дорога поворотила резко на восток — видимо, огибала совсем непролазные топи, поскольку из примерно шестидесяти пройденных за день километров не меньше сорока пришлось на темные от времени гати. Впрочем, миновав деревеньку с вкусным названием Бабаево, дорога повернула на север, а потом и на запад. Болот стало меньше, хотя время от времени Середину приходилось скакать по гатям, а поселки и вовсе встречались раз в день. Или, точнее, всего раз и встретились — в деревне из пяти домов Иштомар Олег выпил поднесенный ему опасливо косящейся на василиска женщиной ковш кваса, уточнил, правильно ли он едет на Белоозеро, после чего двинулся дальше, заночевав в сумерках на единственном встретившемся в пути холме.
Как ни странно, низина перед холмом оказалась последним слякотным местом на его пути. Дальше места пошли сухие, песчаные, деревни встречались каждые десять-пятнадцать километров, да и дорога сама расширилась до того, что на ней могли разъехаться две телеги зараз. Правда, и народ местный проявлял куда больше любопытства, заглядываясь на пленника без штанов, да еще и с мешком на голове, совершенно открыто, без стеснения. Около полудня Олег даже сделал остановку — специально для того, чтобы портки на василиска все-таки надеть. Заодно и пообедал вяленой рыбкой, поскольку кашу варить было лень.
Город вырос впереди во второй половине дня, задолго до вечера. Белокаменные стены — пусть и не такие высокие, как в Новгороде, этажа этак до четвертого, без учета рва, — массивные башни со множеством выступающих вперед зубцов, позолоченные шатры над воротами: все свидетельствовало об исключительном богатстве и благополучии столицы Белозерского княжества. Конечно, ради показухи здешний правитель мог перед свадьбой побелить стены или обновить позолоту на шатрах. Но стены или широкий десятиметровый ров — это не такие вещи, которые мастерятся на скору руку.
Ведя в поводу двух вьючных коней и одного с пленником, Олег медленно двигался в общей толпе повозок, всадников и даже карет — правда, последних он увидел на дороге всего две, и обе маленькие, открытые. Стража на подвесном мосту ругалась, собирая пошлину и осматривая товар, но ее выкрики заглушала веселая музыка свирелей и волынок, доносившаяся с надвратных башен. А как же, свадьба княжеская — все должны радоваться и улыбаться. Про себя Середин подумал, что в обычные дни здесь наверняка никаких «пробок» нет, въезд и выезд происходят без проблем, но когда паришься на солнцепеке, когда от жесткого деревянного седла постоянно потеет седалище, а терзаемые оводами лошади то и дело начинают взбрыкивать, это является слабым утешением.
Наконец, после почти целого часа мытарства, копыта четырех серединских коней гулко простучали по мосту, и ведун въехал в блаженную прохладу под теремом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
