— Завтра вечером в это время тебе будет не до смеха, киммериец. Аондо заставит тебя поплясать.
— Не больше, чем я захочу, могу поспорить...
— На что?
— А на что ты споришь, женщина?
На этот раз гневный голос Валерии сменился хохотом:
— Я знаю, на что ты хочешь, чтобы я поспорила, Конан.
— Тебя Эмвайя научила слышать мысли?
— Конан, некоторые твои мысли создают такой шум, что и ребенок услышит, а я уже вышла из этого возраста!
— Действительно, вышла, — произнес Конан, пробегая взглядом по обнаженным формам Валерии. Хотя она и говорит, что каждый ее мускул болит, будто ее терзают на дыбе, это никак не заметно на чистой коже.
— Жаль, что ты не можешь вместо меня станцевать на барабане, — продолжал он. — Ты танцуешь лучше меня, а в такой одежде, как сейчас, ты помутишь разум человеку и получше Аондо.
— Я уже так и сделала, — ответила Валерия. — Или ты на самом деле забыл, что танец на барабане у этого народа — только мужской ритуал? Они не воспримут мой танец как шутку, я уверена.
Конан грубо отозвался о том, куда Ичирибу могут засунуть все, что им не нравится. Эмвайя, казалось, поняла интонацию, если и не смысл. Она подняла брови, но не смогла удержать смеха.
Наконец Валерия — скользкая, как угорь, умащенная благовонным маслом — погрузилась на своем матрасе в полусон. Женщины Ичирибу удалились; Конан сел рядом с Валерией и положил руку ей на волосы.
Она сонно перекатилась и, все еще с полузакрытыми глазами, слегка укусила его руку. Он отдернул ее и притворился, что разгневан.
— Как хочешь, женщина. Любой подумал бы, что тебе нравится то, что случится со мной завтра вечером!
Валерия прикусила губу:
— Ты бы поверил, если бы я сказала, что нравится?
— Любой мужчина, который верит женщине, заслуживает, чтобы его укусили сильнее.
— Это нетрудно будет устроить, Конан. Киммериец сел на свой матрас и скинул сапоги.
— Завтрашней ночью мы можем пить и смеяться над этими опасениями. А сегодня я за то, чтобы хорошо выспаться.
Валерия храпела еще до того, как Конан успел лечь. Когда Конан перевернулся на своем матрасе, он услышал далекое бормотание, перешедшее в сердитую барабанную дробь дождя по крыше хижины.
* * *
Небо было скрыто дважды — один раз облаками и второй раз дождем, когда Райку крался сквозь темноту на встречу с Чабано.
Он не боялся, что за ним проследят в такую ночь, разве только при помощи колдовства Говорящих. Дождь избавит от всех природных врагов, а Первый Говорящий должен защитить от праздного любопытства своих подчиненных. Если не защитит или если Добанпу Говорящий с духами уже проявил любопытство, тогда надежды Райку достичь цели своих устремлений рухнут, еще и не окрепнув.
Райку решил, что своим мрачным настроением он обязан лишь дождю, а не влиянию духов. Вдруг сверкнула молния и осветила фигуру, стоящую у дерева. Вождь Кваньи казался таким крепким, что трудно было сказать, кто кого поддерживает — дерево воина или воин дерево.
— Здравствуй, Чабано. Ты быстро пришел.
— Твое известие поспело вовремя. И вот я здесь. Говори.
— У меня есть новости. Я могу обещать Кваньи большую помощь...
— Ты не добьешься себе места среди нас простыми обещаниями, Райку.
— Я надеюсь не на это. Ты просил меня говорить. Выслушаешь ли, если я буду краток?
— Ты громко поешь для мелкой птички.
— Птица, нашедшая мед, тоже поет громко, и медведю стоит послушать.
Чабано изобразил медвежий рык, но в остальное время молчал, пока Райку объяснял, что Первый Говорящий хочет и что обещает.
— Мои шпионы среди Ичирибу не клялись служить Посвященным богу, — сказал наконец Чабано.
Райку пожелал, чтобы клятвы шпионов пожрали рыбы-львы, но вслух произнес:
— В таком случае не могут ли они дать новые клятвы? Если они достаточно сообразительны, чтобы быть твоими шпионами, они также быстро сообразят, что Посвященные богу не желают зла Кваньи.
— Я и сам этого не понял, — ответил Чабано. — Или ты считаешь, что мне недостает сообразительности?
Райку решил, что любое слово, какое он сейчас скажет, может для него стать последним. Вместо ответа он пожал плечами.
Чабано рассмеялся. Это был смех, который заглушил дождь и спорил даже с громом.
— Я знаю мало о Посвященных богу, — сказал он наконец. — Но ведь ты мне расскажешь о них, правда?
Райку кивнул.
— Я рад. Мои шпионы дали мне клятву, так что они будут повиноваться, даже если это будет на пользу Посвященным богу. Ты этого не знал?
Райку признался в неведении.
— В таком случае тебе столько же предстоит узнать о Кваньи, как и мне о Посвященных богу. Возможно, даже больше. Помни об этом и следи за языком, когда мы встретимся снова.
Райку был готов поклясться страшными клятвами так и сделать, когда вдруг заметил, что собирается клясться темноте. Чабано исчез тихо, как кобра, несмотря на то что больше походил на ищущего мед медведя.
Глава X
Зеленые холмы западного берега Озера смерти уже давно поглотили солнце. Теперь посеребренные луной облака глотали звезды. С озера на земли Ичирибу дул ветер, пока слабый, но обещающий усилиться.
На вершине самого высокого холма на острове, у одной стороны барабана танцев, стоял Конан, разглядывая, Аондо, стоящего у другой стороны. На обоих были лишь набедренные повязки и кожаные обмотки на запястьях и щиколотках. Вид у обоих был мрачный и решительный.
Или, по крайней мере, Аондо принял такой вид. Конан же просто позволил лицу принять свое обычное выражение, про которое говорили, что оно достаточно мрачно по всех ситуациях.
«Можно подумать, что ты готов бросить вызов самим богам, если они дадут мельчайший повод»,— сказала ему одна женщина в далекой земле несколько лет назад. Она сказала это как похвалу, сама будучи из тех, кто сомневается в самом существовании богов. Вера самого Копана не доходила до такого. Он лишь сомневался во всем, что священники говорили о богах, и ждал, пока боги не заявят о себе сами. А поскольку до сих пор они молчали, он находил в этом достаточное основание, чтобы полагаться на собственное умение и силу.
Конан изобразил некоторое добродушие и оглядел Аондо. Мозгами этот парень похвастаться не мог, но впечатление, что он неповоротлив, как увязший бык, обманчиво. Конан видел его быстроту в предыдущих состязаниях. К тому же Аондо знал искусство танца на барабане с детства, в то время как жизнь Конана — а теперь и Валерии, будь проклята эта женщина! — зависела от того, сумеет ли он овладеть этим искусством за считанные мгновения.
