Письмо из-под Пензы
…я получил самый разгар того уголовного преследования.
Писала незнакомая женщина. Судя по почерку, корреспондентка была немолода и писать ей приходилось нечасто. Содержание письма поставило меня в тупик.
Женщина рассказывала, как хорошо жить под Пензой.
Поведала, какой у нее просторный дом, какой рядом грибной лес и чистая речка. Потом подробно остановилась на хозяйстве: огород, куры, буренка… Дойдя до буренки, я отложил листок и перечитал адрес на конверте.
Я подумал — может быть, мне по ошибке передали письмо, адресованное в «Сельский час»… Но на конверте было написано: «в программу “Куклы”…»
Простой и чудесный смысл послания разъяснился в последнем предложении. Обстоятельно описав все преимущества сельской жизни под Пензой, женщина закончила письмо так:
«Милый Виктор! Если что, приезжайте ко мне, здесь вас никто не найдет!»
Да уж, не Лихтенштейн. Где спрятаться, найдется. Вот уж ПМЖ так ПМЖ…
Но прятаться не пришлось. Времена стояли, смешно сказать, демократические — общественность громко засмеяла Кремль за прокурорский наезд на сатирическую программу! Как двоечникам, журналисты день за днем втолковывали политикам: шарж — не повод набычиться, это свидетельство популярности…
И, кажется, втолковали.
Мои тараканы
Уголовное дело еще не было закрыто, а политики со всех ног бросились к нам — проситься в программу.
От одного думского оплота нравственности звонили с полной готовностью к финансированию — лишь бы лысый резиновый двойник депутата появлялся в «Куклах», с неизменной трубкой в зубах, не реже двух раз в месяц.
Человек, готовый оплатить предстоящую пощечину — это даже не из Салтыкова-Щедрина. Это — Достоевский, если не Захер-Мазох! Упоминались благодарственные суммы в десятки тысяч долларов…
Но что такое десятки тысяч! Это, господа, на карманные расходы…
Зима 1996-го. Стою у себя на кухне, мою посуду, рядом — ведро мусорное с горкой, по мне гуляют тараканы… В общем, идет нормальная жизнь. Звонок. Приятный баритон сообщает мне, что представляет интересы господина… — и называет фамилию, буквально ничего мне не говорящую.
Ну, скажем, Сидор Пупкин.
И этот Сидор Матрасыч, сообщает мне звонящий, хочет быть Президентом России.
Тараканы на мне насторожились. Я спросил: чем, собственно, могу быть полезен Сидору Матрасычу в его фантазиях? Баритон ответил просто: он хочет увидеть свою куклу в вашей программе.
Принес Господь сумасшедшего, подумал я — и терпеливо повторил баритону все, что неоднократно говорил другим соискателям резины: для попадания в «Куклы» надо быть известным всей стране, иметь узнаваемый голос, манеры, лексику — в противном случае… и т. д.
Баритон выслушал мою лекцию и сказал: я очень уважаю ваши доводы — могу ли сообщить вам свои? Да, пожалуйста, ответил я, проклиная бездарно пропадающее время (ведь я уже мог домыть посуду и выбросить мусор!).
— Миллион долларов США, — сказал баритон.
И помолчав, добавил:
— Вам.
Тараканы на мне остолбенели. Я стоял, как ударенный пыльным мешком, причем очень пыльным и набитым толстыми зелеными пачками. Миллион долларов! США! Мне! В голове, как у Ипполита Матвеевича, поочередно пронеслись лакейская преданность, оранжевые, упоительно дорогие кальсоны и возможная поездка в Канны…
Но пустить Сидора Матрасыча на экран? Никому не известную физиономию, без повадок и голоса, с табличкой «хочу быть Президентом России»?
Я стряхнул тараканов и вежливо перевел стрелку, дав баритону телефон продюсера. Предупредив, что, по моему мнению (и к огромному моему сожалению, размеры которого см. в долларах), — появление Сидора Матрасыча в «Куклах» очень маловероятно…
Я повесил трубку и вернулся к раковине с посудой.
А мог бы швыряться той посудой в венецианские зеркала, потому что фамилия некогда безвестного Сидора Матрасыча была — Брынцалов!
Он появился на телеэкранах, во всей своей красе, вместе с женой и повадками, через пару недель после того телефонного разговора…
Невыездные
В декабре 95-го, на одной неосторожно посещенной тусовке, меня подстерег генерал Коржаков. Подстерег — и начал прилюдно соблазнять.
Генерал предлагал мне перестать безобразничать в программе «Куклы», осознать ошибки молодости и войти в кремлевскую команду. Сорок минут я, как мог, выскальзывал из этих бывалых рук.
При расставании Коржаков сказал нечто туманное:
— Нам ведь жить в одной стране…
— Я надеюсь, — столь же туманно ответил я.
Дело было перед выборами 1996 года, после которых, в случае победы Зюганова, на Родине мне было не жить все равно.
На этот диалог с поразительной искренностью среагировал стоявший неподалеку Управделами Президента России Павел Павлович Бородин.
— Но нам-то отсюда уезжать некуда! — сказал он, показав на себя и Коржакова.
Помолчал и добавил:
— А здесь у нас все есть.
Упустила шанс
За полчаса до этого чистосердечного признания (как раз в ту пору, когда генерал, взявши под локоток, выгуливал меня по ресторанному залу «Рэдиссон-Славянской») этот самый Бородин вышел из соседнего зала — уже хорошо взявший на грудь и оттого ставший еще обаятельнее и раскованнее.
А моя жена в эту пору, ни жива ни мертва, следила за моими променадами под ручку с пьяноватым ельцинским опричником.
Бородин увидел одиноко сидящую за столиком молодую интересную женщину — и задал вопрос, выдавший в нем главного завхоза страны. Он спросил:
— Чья?
Сидевшие вокруг дамы ввели его в курс дела. Узнав, чья, Бородин с симпатией и как минимум отцовским чувством сказал моей жене:
— Уходи от него — и возвращайся к жизни!
Интерес к эпохе Возрождения
Кстати, об этой самой их «жизни», в которой «все есть»…
В начале девяностых Сергей Пархоменко, будучи во Флоренции, наткнулся на лавку, в которой делали оттиски больших гравюр с видами города. Шлепали их там по старой технологии, на камнях, «под старину»…
Склонный ко всему прекрасному, Пархом купил несколько пейзажей, по $35 за штуку, и спустя какое-то время увидел такие же — в Кремле! Дело было как раз после знаменитого многомиллиардного «бородинского» ремонта…
Пархоменко поинтересовался у местного краеведа: что это за гравюры такие? Ему важно ответили: Флоренция, шестнадцатый век.
Ах, заглянуть бы в смету…
«Вот это да!»
Сам Павел Павлович Бородин этим кремлевским ремонтом страшно гордился и охотно рассказывал под телекамеру, как по Георгиевскому залу ходили Клинтон с Шираком, разглядывали раззолоченные стены и потолки и ахали:
— Вот это да! Вот это да!
Интонацию этого изумления несколько уточняет одна реплика, брошенная во время той экскурсии. Изумленный президент Франции напомнил президенту США:
— И они просят у нас деньги!
Медалисты
Моего соавтора в программе «Итого» звали «Исаков-Каряев»…
Блестящему коллективному перу Юры и Саши принадлежали и «Газеты будущего», и сюжеты из рубрики «Зоология». Незабываемо описание призывников, которые, «кося влажным глазом, уходят от призыва на длинных плоскостопых ногах»…
Из лучших шуток Юры и Саши — наградной лист для сотрудников кремлевской администрации. Вовремя слинявший от Лужкова к Путину г-н Ястржембский получил от Исакова и Каряева орден «За неоднократную верность», а вышеупомянутый кремлевский завхоз Бородин — медаль «За взятие без спросу».
Тут уж я не утерпел и дописал в скобках («посметно»).
ОРЗ в ЦКБ
За ельцинским инфарктом страна наблюдала честными глазами президентской пресс-службы: у президента ОРЗ, он четвертую неделю в реанимации, и ему с каждым днем все лучше!
А рукопожатие, как у Терминатора, и крепчает не по дням, а по часам. Ну, вы помните…
И вот — ближние подступы к Центральной клинической больнице, осенняя ночь, холодрыга с ветром в придачу. К Наине Иосифовне, выходящей из больничных дверей, бросается стайка журналистов:
— Наина Иосифовна, как Борис Николаевич?
И она, в порыве искренней материнской жалости, воскликнула:
— Ребятки, что ж вы стоите тут, мерзнете? Идите домой, завтра в газетах все прочтете!
Большой секрет для маленькой компании
Тяжеловатый, парадоксальный юмор Бориса Ельцина должен войти в учебники нашего зыбкого ремесла.
Из признаний белорусского «батьки» Лукашенко:
— Я президенту России всегда говорил: «Ты мой старший брат!». А он мне отвечал: «Только ты никому не говори!».
Французская штучка
