И вот посреди приватного прощания с великим поэтом к дому с помпой подкатила государственная процессия — лимузины, охрана, суетящиеся холуи… Из головного лимузина вышел, собственной персоной, премьер-министр России Виктор Степанович Черномырдин. Ему в руки всунули букет красных роз, и премьер пошел прощаться с Бродским.
О смерти Бродского и о его существовании Виктор Степанович узнал одновременно — из доклада собственной пиар-службы. Кто-то ушлый сообразил, что, ежели Бродский так удачно умер во время визита Черномора в США, грех этим делом не попользоваться: рейтинг!
И вот, значит, премьер направился в похоронный дом…
Здесь следует заметить, что сюжет прошел в сантиметре от чудовищной развязки: ведь Виктор Степанович мог начать говорить. Речь Черномырдина над гробом Бродского — можете себе представить? Но Господь распорядился сюжетом иначе.
Когда ЧВС, с букетом наперевес, прошел в помещение, из соседнего зала, от своего покойника, вышла группа заинтригованных итальянцев: приезд лимузинов с охраной пересилил их скорбь.
— Кто это? — поинтересовался у Петра Вайля один из вышедших.
Вайль объяснил.
Весть о приезде в похоронный дом премьер-министра России привела итальянца в сильнейший восторг.
— О! — сказал он. — Пускай и к нашему зайдет!
Тусовка
Случайно встретив кинокритика Василия Кисунько через несколько дней после похорон Листьева, его приятель, весьма известный в России господин, светски поинтересовался:
— Ты тусовался на Владе?
Неубиенный довод
Дело было в первые годы незалежной независимости.
Мэр славного черноморского города взял у немцев огромный кредит и, к профессиональному восторгу окружения, своровал его в тот же день.
Кто-то из приближенных осторожно поинтересовался: зачем было непременно делать это в тот же день? Можно же «распилить» постепенно…
Мэр пресек эти интеллигентские рефлексии на корню:
— Что их, больше станет, что ли?
На перекрестке
Среди великих формулировок эпохи не должна затеряться фраза, которую приписывают уроженцу Тбилиси, балетмейстеру Михаилу Лавровскому: «Светофор в Тбилиси себя не оправдал!»
Бывшие союзные
В Узбекистане, в начале двухтысячных годов, высочайше запретили игру на бильярде — как способствующую распространению наркомании и преступности! Оказывается, многие преступники были замечены за бильярдом…
Когда в те же годы наследник азербайджанского престола Ильхам Алиев невзначай проиграл в Стамбуле два миллиона долларов (с кем не бывает?), разгневанный папа-вождь велел закрыть все казино — в Баку…
Хорошо, что наследник престола в Стамбуле не отравился — папа мог бы закрыть в Баку все точки общепита.
Я, Толстой и Достоевский
Эта восточная логика хорошеет и у нас…
Однажды — дело было в середине девяностых — глава Конституционного суда России Владимир Туманов, обидевшись на мои впечатления от российского правосудия, сделал мне прилюдный выговор: писатели в России, сказал он, должны прививать уважение к закону, а вместо этого позволяют неуважительные высказывания в адрес судейских!
Конкретизируя свою мысль, Туманов помянул недобрым словом гг. Толстого и Достоевского: мол, как ни судья у них, так какой-нибудь мерзавец.
Дивным образом оказавшись в одной компании с классиками, я немедленно возгордился…
Но какой ужас: это, оказывается, из-за Льва Николаевича в России нет уважения к закону! А Англии по судебной части сильно нагадил Диккенс.
«Выполнение программы правительства…»
Кстати, о судебной части.
Я обещал рассказать историю «посадки» (на семь лет строгого режима) моего друга Юры, но этот судебный юмор, пожалуй, чересчур черен для этой книги. Для увеселения почтенной публики — лишь несколько легких штрихов к портрету нашей блядоватой Фемиды…
Цитата из обвинительного заключения: «Данное дело явилось результатом выполнения программы правительства по искоренению преступлений и коррупции в сфере экономики» (курсив мой. — В. Ш. ).
Во время зачтения приговора заснула и упала головой на стол тетка по правую руку от судьи. Это была народный заседатель, и звали ее Иветта Раздатовна. Конвойный, надевавший на Юру наручники, оказался его соседом по подъезду.
Юру брали в железа, когда судья еще дочитывал приговор… Это заняло секунд двадцать. После приговора оправдательного (после трех кассаций, через четырнадцать месяцев) Юра не мог выйти на свободу еще восемь суток.
Все эти восемь дней начинались для меня одинаково: я звонил в канцелярию Мосгорсуда и интересовался судьбой бумажки, от физического движения которой зависело освобождение заключенного. Бумажку с оправдательным приговором требовалось доставить в Тверскую колонию, где сидел Юра.
За восемь дней из Москвы до Тверской колонии можно добраться ползком, но бумага все блукала по темным закоулкам Мосгорсуда, а в тамошней канцелярии всё пили чай: как ни позвонишь туда — все звон чашек да бабий говорок. Они мне, признаться, надоели, но уж и я их, слава богу, достал!
На восьмой день, когда я заученно долбил голову неизвестной мне канцелярской тетки необходимостью выполнить решение суда, в трубке, перекрывая звуки утреннего чаепития, раздалось обращенное к моей собеседнице, нетерпеливое:
— Люся, давай скорее, чай стынет!
И работница канцелярии Мосгорсуда, недостаточно прикрыв трубку ладонью, ответила коллегам, а я, в тихом восторге, тут же дословно записал:
— Да тише вы, ёб вашу мать, это этот звонит, как его, козла… Шендерович!
Борьба с преступностью
А вот коленце из судьбы другого приятеля-бизнесмена.
В один прекрасный день некий сотрудник его фирмы взял из кассы семьдесят тысяч долларов и исчез. Бизнесмен обратился в милицию. Там даже не стали делать вид, что будут кого бы то ни было ловить, сказали: ищи сам, нам не до того (что можно считать проявлением как искренности, так и особого цинизма).
Тогда бизнесмен через знакомых вышел на офицера ФСБ, и тот пообещал свести его с организованной преступностью, которая выразила готовность обуздать преступность неорганизованную.
Встреча состоялась. Бандиты пообещали бизнесмену найти вор-беглеца и «вынуть» из него злосчастные 70 тысяч. Бизнесмена ознакомили с расценкой работы (50 % от «вынутой» суммы), и он с расценкой согласился. А что ему оставалось?
Бандиты обещали перезвонить и слово сдержали. Позвонив, они сообщили клиенту три вещи: первое — что беглеца не нашли, второе — что больше заниматься этим не намерены, других дел по горло; и наконец, третье — что он должен им три штуки баксов.
— За что? — спросил бизнесмен.
На том конце провода подумали несколько секунд и ответили:
— За знакомство.
Бизнесмен подумал, что это такая шутка, но через неделю ему позвонил тот самый бандитский связной (по совместительству офицер ФСБ) и передал, что «обстановка накаляется» и «ребята ждут бабок».
И еще полгода потом бизнесмен вертелся угрем, а обиженные пацаны, которым не было заплачено за знакомство, искали его со своими раскаленными утюгами и корешами из ФСБ.
А власти удивляются, что мы не платим налоги.
«Розовые лица, револьвер желт…»
На обочину вышел милиционер с автоматом Калашникова на животе и коротким жестом приказал остановиться. Дело было через неделю после Буденовска. Москва стояла на страже.
С головой (и автоматом) ввалившись в открытое окно «жигуля», мент обдал меня сивушным перегаром и сказал буквально следующее: «Ара, попить есть?».
Я уже набрал в грудь воздуха, чтобы послать его на три буквы, но не послал, потому что вдруг захотел жить (а посмертно мог бы оказаться и чеченским террористом).
Вспотев до глубины души, я честно ответил: «Ара, попить нет!» — и мы поехали на дачу, а мент замахал жезлом на следующую машину.
Впрочем, с пьяного какой спрос? Вот вам про трезвых.
Сижу в открытом кафе у метро «Фрунзенская», пью кофеек, лето опять-таки. Вдруг — скрип тормозов, из машины выскакивают ребята спортивного телосложения, подбегают к стоящей у бордюра красной «девятке» и с громким матом выдергивают оттуда трех хорошо одетых людей южного вида.
За соседним столиком говорят: во беспредел пошел, прямо среди бела дня! И я тоже думаю: может, ну ее на фиг, мою чашечку кофе, а то сейчас как пальнут… Позвать, что ли, милицию?
Бандиты ставят выдернутых из машины в положение «ноги врозь, руки на капот» — и начинают копаться в «девятке». Нет, говорят за соседним столиком, это не бандиты, это ОМОН переодетый, — а бандиты как раз те, что в «девятке», ишь, нахалы! И я тоже успокаиваюсь и, радуясь торжеству закона, возвращаюсь к чашечке кофе. В это время к стоящим в положении «ноги врозь, руки на капоте» неторопливо подходит накачанный, коротко стриженый человек и с размаху бьет их поочередно ногой поддых.
